Пути и перепутья - [111]

— Знаете, — сказала она встревоженно, — я все еще боюсь, что это какое-то дикое совпадение. Наташа видела Ромку еще щенком. Если узнает его — я поверю, что это она.

— Но Аля говорила, что ничего не помнит, — осторожно заметила я. — Так что и пса вашего вполне могла забыть.

— Я понимаю, — Харламова энергично закивала, — но в жизни всякое бывает.

* * *

Утром дня встречи зарядил проливной дождь: бабье лето закончилось. Но к обеду, как по заказу, тучи рассеялись, вновь открыв голубое небо.

Мы с Еленой уселись на скамейке у ворот за час до назначенного времени. Как и следовало ожидать, минуты тянулись невыносимо долго. Я без особого успеха раскладывала пасьянсы на мобильнике, а Харламова, кусая губы, нервно оглядывалась.

Наконец появилась Аля — такая же спокойная и серьезная, как на видеозаписях, с ярким ранцем за спиной.

— Наташа! — воскликнула Елена.

— Гав! — сказал Ромка.

Несколько секунд девочка непонимающе смотрела на нас, потом вдруг улыбнулась и бросилась к псу:

— Ромуальд! Как ты вырос! Совсем большой стал! — Тот рванулся навстречу девочке, повизгивая от удовольствия.

Аля обнимала Ромку, шепча что-то ласковое, он лизал ей руки.

— А меня ты совсем не помнишь, Наташа? — растерянно спросила Харламова.

Девочка оторвалась от собаки, выпрямилась, побледнела, закусила губу и вежливо сказала:

— Здравствуйте, тетя Лена. Конечно же, я вас помню. Вы тоже считаете меня монстром, как мама и бабушка?

— С чего ты это взяла?! Я очень тебя люблю, и твоя бабушка — тоже.

Девочка задрожала:

— В тот день, когда… мама сказала, что я — дьявол, чудовище в людском обличье, и все это знают. Она сказала, что и вы, и Ба так же думаете, — девочка закусила губу и покосилась на трущегося о ее ноги пса.

— Твоя мама была больна! — Воскликнула Елена и бросилась обнимать Наташу. Она прижала девочку к себе и, всхлипнув, запричитал. — Она просто заболела, понимаешь?! Только потому и наговорила тебя все это. А в нормальном состоянии, разумеется, понимала, что ты — очень хорошая девочка, умная, смелая и добрая. И Вера Васильевна так думает, и я тоже!

У Наташи, которая до этого стояла неподвижно, позволяя себя обнимать, затряслись губы:

— Но вы же меня не искали! Меня отдали в детский дом!!!

— Мы думали, ты погибла, — прошептала Елена, и Наташа сдалась. Обхватила ее руками за шею и зарыдала.

— И мама тоже так думала? И бабушка?

Елена закивала и тоже разрыдалась.

Я подошла к моим клиентам, стоявшим с внутренней стороны забора, у приоткрытых ворот, и негромко спросила:

— Теперь вы понимаете, как ранили девочку своими подозрениями? Она мучилась из-за того, что самые родные люди считают ее монстром. Как же тяжело было осознать, что приемные родители считают так же.

— Господи, — Валентина перекрестилась.

— Вы поймите, я это не в обиду вам говорю. Просто вашей дочери действительно очень тяжело пришлось…

— Понимаем, — Владимир покосился на женщину, обнимающую его Алю. Или теперь Наташу? И уточнил. — Но ее же у нас не заберут?

* * *

— Добрый день! Чем обязана вашему визиту? Нет, обувь снимать не нужно.

Вера Васильевна, одетая в черное платье с белым кружевным воротничком, оказалась именно такой интеллигентной старушкой, какой я ее себе представляла. Выцветшие голубые глаза настороженно смотрели на меня и Валентину.

В чистой гостиной, обставленной старомодной мебелью, на покрытом белоснежной скатертью столе высился старинный самовар. Его окружали вазочки с вареньем и огромный пирог с творогом, явно домашней выпечки.

— Тетя Вера, давайте сначала с вами поговорим наедине, — Елена увела старушку в другую комнату. Вскоре оттуда послышался короткий вскрик, затем — успокаивающий голос Харламовой.

Валентина достала из сумки смартфон.

Вскоре женщины вернулись в гостиную. Вера Васильевна казалась постаревшей на десять лет и дрожала.

— Смотрите, — Валентина протянула старушке телефон, на экране которого танцевала Аля.

— Господи! — Вера Васильевна гладила экран, словно внучка могла почувствовать ее прикосновения. — Значит, Маша не убийца? Я не удивилась, когда у Машеньки проявилась душевная болезнь — увы, у нас это в роду. Но знать, что родила убийцу, очень тяжело… — тихий голос задрожал. — Или… она… другую девочку?.. Ту, которую я?..

— Нет, — на данный вопрос после консультации с хорошим человеком из милиции я отвечала без тени сомнения. — Это другая девочка — судя по всему, утонувшая месяцем ранее. К ее смерти ваша дочь не имеет ни малейшего отношения.

— Но кого же тогда Маша посадила в мешок и бросила в Волгу?

— В те дни в милицию Заволжска не было подано ни одного заявления о пропаже человека. Дочь ваша была совсем не в себе; похоже, когда Наташе удалось сбежать, она напихала в мешок что-то тяжелое и убедила себя, что это дочь.

— Но как же Наташенька сбежала?

— Она не помнит, — ответила Валентина. — Последнее, что осталось в памяти, — как мать говорит, что она не ее дочь, а дьявол. Потом — чернота. Следующее воспоминание — как Аля… то есть Наташа сидит на скамейке у афишной тумбы. Сначала думала, что это сквер у заволжского театра, и не сразу поняла, что находится совсем в другом городе.

— Боже мой, — Вера Васильевна дрожащими пальцами вцепилась в воротничок. — Получается, что это я во всем виновата. Если бы я не признала в чужой девочке Наташу, ее продолжали бы искать…