Пути и лица. О русской литературе XX века - [206]
Итак, современная русская литература развивается в ситуации, принципиально новой по сравнению с предыдущими (до середины 1980-х гг.) десятилетиями. Сегодняшнее литературное развитие, при всем своем многообразии и при плодотворности многого, что возникало в последнее двадцатилетие, несет в себе и ясно просматриваемые кризисные черты, о которых шла уже речь. Другая же принципиально важная черта современной русской литературы — это соединение трех потоков литературного развития — открытой и прежде литературы, литературного творчества русской эмиграции, бывшего андеграунда — в рамках единого литературного процесса. Конечно, встреча этих трех потоков литературы не означает их слияния, но открывает возможность для их свободного взаимодействия. Каждый из них несет в себе свой опыт, свои традиции, и открытый диалог этих традиций усложняет, делает более интересным эстетическое «лицо» нашей литературы. Встреча трех литературных потоков, разделенных между собой в течение многих десятилетий, стала фундаментальным событием в современной истории русской литературы, это событие во многом будет определять дальнейшие направления литературного развития.
ЧАСТЬ IV. ИЗ «ЗАМЕТОК КОТА УЧЕНОГО»
О КОТАХ ДИКИХ И УЧЕНЫХ
Интересное, но и беспокойное время настало нынче для нас, Котов Ученых. Все чаще мы замечаем, что на улицах и тропах отечественной культуры появилось и быстро растет новое племя котов — котов диких или, точнее, одичавших. Нормальную свободу слова они превратили в словесную «волюшку», ограниченную лишь количеством букв в алфавите и бросающуюся в их развеселые головы наподобие валерьянки. Давно уже нет у нас литературных дискуссий, вместо них — кошачьи драки на крыше. Особенно любит это племя веселиться на просторах истории нашей словесности. То объявят поминки по советской литературе, то в очередной раз спихнут Маяковского с еле хлюпающего парохода современности (обозвав вдогонку «дьяволом» или «антипоэтом»), то оросят пьедестал «небезызвестного» (как промяукал один из них) Горького, то предложат, как мы услышали в одной из телепередач, «исключить» Пастернака и Мандельштама из пределов русской литературы. Забавам нет конца.
Вот и недавно, развернув номер «Независимой газеты» от 2 марта. Кот Ученый со вниманием прочитал статью Юрия Буйды «Подальше от жизни, поменьше правды», представляющую собой, как гласит подзаголовок, «вольную историю русской словесности». Подзаголовок точен — история литературы изложена здесь вполне вольно.
Надо сказать, что многие суждения Ю.Буйды (о Пушкине, Л.Толстом, Горьком, Шолохове и т.д.) совершенно здравы, и Кот Ученый мог бы подписаться под ними обеими лапами. А рядом читателя ждут удивительные открытия. Мы узнаем, к примеру, что И.Крылов в своей басне «Ворона и Лисица» «положи начало лесбийской теме в русской культуре», а в «Стрекозе и Муравье» воспевает мораль негодяев с «оттенком садомазохизма». Что можно ответить на это? Обидно. Обидно, что автор посчитал достойными внимания лишь две крыловские басни. Иначе он не прошел бы мимо и охранительного пафоса «Слона и Моськи», и явного гомосексуального подтекста в «Волке и Ягненке», и еще многого в нашем непрочитанном, оказывается, дедушке Крылове. Замечательна и характеристика Пастернака и Мандельштама как «поэтов переходных — между двумя лучшими поэтами века Маяковским и Заболоцким». Здесь самого серьезного внимания заслуживает теоретическая новация — неизвестный ранее тип «переходного поэта». Своего рода поэт-дефис. Как и Блок, который, сварив (по Ю.Буйде) для русской поэзии «суп с одеколоном», стал, как можно понять, дефисом между Надсоном и Багрицким.
Когда-то Юрий Тынянов писал о том, какое это веселое и необходимое дело — «ломать книжные шкафы и срывать переплеты». Он, конечно, был прав. Но веселье бывает разное. Можно, ломая шкафы и срывая переплеты, стряхнуть пыль с классиков (что и имел в виду Тынянов), увидеть их свежим взглядом. А можно кувыркаться на разбросанных книжках. Каждому свое веселье.
В веселой пробежке по истории русской словесности Ю.Буйда постоянно напоминает об адресате того или иного произведения. «История» Карамзина у него — «любимое чтение образованцев», «Герой нашего времени» — «любимый роман неполовозрелых подростков и школьных учителей», «Мастер и Маргарита» — «чтение для подростков (независимо от возраста)». На кого же рассчитана и эта, и подобные ей литературные забавы? Быть может, на нас, Котов Ученых, чтобы не дремали?
КЛАВА, Я ВАЛЯЮСЬ
Приходилось мне уже писать о диких котах, резвящихся на просторах отечественной культуры. В последние же годы все чаще дают знать о себе другие наши сородичи — лихое и вездесущее племя котов недоученных. Они гораздо опаснее диких: те похулиганят и угомонятся, а эти-то работают усердно, не покладая лап. И, как правило, обращаются они к темам «горячим», которые, по их разумению, и читателя могут привлечь, и больших усилий не требуют.
Вот и недавно взял я словарь «Живая речь» (составители В.П.Белянин, И.А.Бутенко; М.: ПАИМС, 1994). Здесь собраны ходовые выражения (фразы из литературных произведений, фильмов, анекдотов, поговорки), появившиеся в речевом обиходе, в основном в последние два-три десятилетия. Широко представлено в словаре и то, что теперь изящно называют «ненормативной лексикой» — благословенный русский мат. Должен сказать, что мы, Коты Ученые, вовсе не против мата. Во-первых, понимаем, что он, как и любая другая сфера языка, должен изучаться филологами. А кроме того, мы ведь тоже свой чердачный опыт имеем — и, чего греха таить, иной раз, к случаю, такое можем промяучить, что хоть сейчас — в словарь.
Книга Михаэля фон Альбрехта появилась из академических лекций и курсов для преподавателей. Тексты, которым она посвящена, относятся к четырем столетиям — от превращения Рима в мировую державу в борьбе с Карфагеном до позднего расцвета под властью Антонинов. Пространственные рамки не менее широки — не столько даже столица, сколько Италия, Галлия, Испания, Африка. Многообразны и жанры: от дидактики через ораторскую прозу и историографию, через записки, философский диалог — к художественному письму и роману.
«Наука, несмотря на свою молодость, уже изменила наш мир: она спасла более миллиарда человек от голода и смертельных болезней, освободила миллионы от оков неведения и предрассудков и способствовала демократической революции, которая принесла политические свободы трети человечества. И это только начало. Научный подход к пониманию природы и нашего места в ней — этот обманчиво простой процесс системной проверки своих гипотез экспериментами — открыл нам бесконечные горизонты для исследований. Нет предела знаниям и могуществу, которого мы, к счастью или несчастью, можем достичь. И все же мало кто понимает науку, а многие боятся ее невероятной силы.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.