— Ну правда, тятька, поедем, — уговаривала Маша. — Доктор у нас и в колхозе есть.
Василий молчал и тихо гладил девочку по голове.
В базарные дни его будил веселый и звонкий грохот колес. Василий подходил к открытому окну. Длинный хвост колхозных подвод тянулся по улице. Они были нагружены опрятными ушатами и кадками, красно-бурыми горшками, облитыми глазурью, тонкогорлыми глиняными кувшинами, белыми дугами, колесами, граблями. Дальше следовали подводы с огурцами, розовым картофелем, пунцовыми помидорами.
«Черт те что везут!» — бормотал Василий и почему-то ощущал в душе странное беспокойство.
Какая-то тайная сила упрямо тянула его в эти дни на базар. Он бродил среди подвод, ко всему приценивался, ничего не покупал и заводил с колхозниками разговоры о посевах, урожаях, доходах, особенно интересуясь, как ведется хозяйство в березовской артели.
Иногда Василий недоверчиво покачивал головой и с досадой перебивал, как ему казалось, не в меру расхваставшегося колхозника.
— Это, братец, ты уж через край хватил… Ну-ка, называй статьи прихода-расхода, мигом баланец сведу.
Колхозники называли цифры, и Василий быстро складывал их, множил, вычитал.
Порой за этим занятием его заставали земляки и, окружив тесным кольцом, подсмеивались:
— Что, Василий Иванович, опять на колхозную бухгалтерию потянуло?
Василий хмурился и уходил, хотя ему нестерпимо хотелось расспросить односельчан, как живет Марина.
Он уже начал понимать, что держать дочку у себя бесполезно — Марину этим из деревни не выманишь. К тому же нянчиться с девочкой было нелегко. Надо было мыть, кормить Машу, следить за ее одеждой.
А тут еще, на беду, девочка заболела ангиной. Пришлось вести ее в амбулаторию, ходить за лекарствами, не спать по ночам.
Через неделю Маше стало легче, но она, все еще пользуясь правами больной, требовала, чтобы отец сидел у ее кровати и рассказывал сказки. А порой девочка просто-напросто начинала капризничать, чем не на шутку сердила отца и выводила его из себя.
— Отправлю-ка я тебя к матери, — однажды пригрозил ей Василий. — Она тебя быстро к рукам приберет. Собирай-ка свои вещички… Я тебя на базар провожу, к землякам.
Маша замялась и отошла в угол, где она проставляла угольком черные палочки «мамкиных трудодней».
— Ну что же ты? То рвалась, плакала, а тут…
— Нельзя мне уезжать… — тихо сказала Маша, водя пальцем по палочкам и что-то про себя подсчитывая. — Я у тебя еще восемь дней жить буду.
— Почему восемь? — удивился Василий.
— А так мне мамка наказала… до конца уборки у тебя оставаться.
Марина не обманула — приехала точно к концу третьей недели. Маша еще накануне вечером собрала свои вещички и, ложась в постель, загадала встать рано-рано, чтобы встретить мать при въезде в город.
Ночью она часто поднималась, будила отца, а к утру сладко заснула и не слыхала, как в комнату вошла мать.
Василий поднялся ей навстречу. Они поздоровались. Марина склонилась над девочкой.
— Будить, что ли? — спросил Василий.
— Пусть поспит. С базара поеду — захвачу… Ну как? Досталось тебе с ней?
— Всяко бывало…
— Детской площадки в колхозе у нас пока нет еще, а мне в уборку не до Машеньки. Жила бы она, как сирота заброшенная. Спасибо, выручил ты меня…
— Рад стараться, — усмехнулся Василий. — Нечего сказать, в няньку меня превратила. — Он помолчал, потоптался на месте, потом тихо позвал: — Марина! А может, останешься? — и сам не поверил тому, что сказал. — Ведь неразведенные мы с тобой… Все муж да жена. Даже не ссорились…
Марина задумчиво покачала головой:
— Это правда, не ссорились… А только зачем я пойду к тебе? В кухарки да белье стирать? И все-то мое звание будет — счетоводова жена. Не велика честь. А в колхозе у меня дело верное… Нет уж, Василий Иванович, от добра добра не ищут. И не зови больше!
Нависло тяжелое, неловкое молчание. Марина покосилась на стенные часы:
— Я, пожалуй, пойду… Там на подводе Колька ждет. — И она шагнула к двери.
— Погоди! — Василий загородил дверь и, теребя ус, устало и глухо спросил: — Скажи, Марина… Прямо скажи… Примут меня обратно? Повинюсь… работать буду.
— Не знаю, — неуверенно ответила Марина. — Может, и примут… Как общее собрание, его воля. Хотя счетовод у нас уже есть…
— А ты, Марина, ты… приняла бы?
— Я что, — смутилась Марина. — Сердце у меня женское — меня не спросится, возьмет да и простит. Тут как собрание… А главное — ребятишки. Колька, так тот в сердцах аж зубами скрипит. Ты ему всю радость ребячью испортил. — Она тяжело вздохнула. — Сам подумай, Василий, силы хватит — приходи.
Василий перевел дыхание, усы у него задрожали, и, втянув голову в плечи, отступил от двери.
Марина ушла.
Маша проснулась около полудня, обиженно захныкала, заторопилась и потребовала, чтобы отец немедленно проводил ее к матери.
Василий повел девочку на базар. Но перед молочными рядами он остановился: день был воскресный, и на базар, наверное, приехало немало колхозников из Березовки.
Василий приподнял Машу на руках и показал ей мать:
— Вот она, в зеленом платке. Видишь? Иди к ней.
— А ты?
— Я… я потом, дочка… Другой дорогой приду.
