Пути-дороги - [7]

— На хуторе он, с приятелем вместе уехали.

— А ну–ка что случится с ним? Не переживу я этого, старик. Горячий он у нас. И чем она тебе не невестка? Что красавица, что работница!..

Бут молча повернулся к жене спиной. Он старался уснуть — и не мог. Мысли о сыне и ему не давали покоя.

… Николай с Евгением приехали на третий день. Увидев мать, работающую на огороде, Николай прошел туда и стал помогать ей срывать спелые помидоры.

— И никак, Николушка, слушать он не хочет. Как скаженный, эти дни ходит, — начала первая Степанида Андреевна.

— А где он, мама? — почему–то шепотом спросил Николай.

— На мельницу пошел, где ж ему быть? Целыми днями там пропадает. Ты, Николушка, поласковей с ним — может, и обойдется. Не зверь ведь, чай, — отец. Сердце–то и у него болит. Я вижу, ругается, а сам ночей не спит.

Николай обнял мать и, поцеловав ее в голову, выпрямился:

— Ну, я, мама, пойду к отцу.

Степанида Андреевна перекрестила сына и, когда он, ускоряя шаг, шел через огород, сокрушенно покачала ему вслед головою.

Отворив калитку, Николай столкнулся с отцом и от неожиданности растерялся.

— Что, с отцом–то и здороваться не надо? Так тебя в офицерской школе учили?

Глаза Бута смотрели на сына сурово. Мохнатыми клочками висели седые брови. За последние дни он как–то осунулся и постарел. На лице залегли новые морщины. Николай понял, что отец тяжело пережил сильную внутреннюю борьбу, и ему стало жаль старика. Николай хотел сказать отцу что–нибудь ласковое, хорошее, но, зная суровый его характер, не решился.

— Молотилку, папа, надо у Сушенко попросить — одной не обмолотимся. Управляющий наказывал беспременно к Сушенко съездить.

— А коли откажет?

— Должен дать, мы ж ему в прошлом году давали. Управимся — обе ему перекинем. А скажите, папа, что Игнат Сушенко — болел, что ли? Почему он не на фронте?

— У атамана рыжего жеребца видал?

— Видел. Конь замечательный.

— Его Сушенко на Дону купил и подарил атаману.

— Да–а–а, тогда все понятно… А хлеба–го у нас нонешний год какие! Амбаров не хватит. Рабочих еще на хутор надо послать, человек хоть десять.

— А где их взять–то? Девок отправлю.

— Это на мужскую–то работу?

— А хоть бы и на мужскую. Оно выгодней. Мужику–то трешницу в неделю надоть, а девке — рубль. Ну, а при том девки девкам рознь. Возьми такую, как твоя Марина, — небось, за двоих мужиков сработает.

— Отец!..

— Ну, не буду, ты так зараз и готов на старика шуметь… А как: дурь–то с головы выкинул? Жениться–то? — неожиданно спросил Павел Васильевич.

— Я, папа, все обдумал. Не в моих силах от нее отказаться. Ежели вы согласия не дадите, вы меня на всю жизнь несчастным сделаете. Да что жизнь! На что она мне без нее? Я свою жизнь тогда в первом бою отдам.

Павел Васильевич с присвистом засопел, что всегда у него служило признаком большого волнения.

— О матери своей подумай, чертяка скаженный! Не вынесет мать–то. Она и так о тебе день и ночь плачет. Весь ты в бутовскую породу вышел… Ну, женись, ежели тебе она так полюбилась, что жизни своей за нее не жалко.

Николай бросился целовать отца.

Ну, буде, буде. Что я тебе: девка, что ли? — с притворной суровостью уклонился от объятий сына Бут. — Ославил старика–отца на всю округу…

Гринихин двор был тщательно подметен, кирпичные дорожки вымазаны желтой глиной с навозом. Под большой старой вишней, заняв своим тучным телом чуть ли не половину скамейки, сидела за столом сама Гриниха. Перед ней стоял пузатый, начищенный до ослепительного блеска медный самовар.

Гриниха только что налила себе одиннадцатую чашку, когда за забором протарахтела линейка и белый жеребец остановился у ворот. С линейки тяжело спрыгнул Бут; сказав что–то работнику, он пошел к калитке. Во дворе его встретил злобным лаем рыжий кобель. С руганью отмахиваясь от него суковатой палкой, Бут направился к спешащей навстречу Гринихе. Ее скуластое, помятое старостью, но все еще красивое лицо сияло:

— Вот не ожидала у себя побачить! Садись, Павел Васильевич, чаю с вареньем выпить…

Приняв от хозяйки чашку, Бут долго размешивал в ней варенье, не зная, с чего начать разговор.

— Что, Павел Васильевич, аль что случилось со скотом?

— На это у нас ветеринар есть, — пробурчал Бут.

Наступило неловкое молчание. Гриниха, обиженно поджав тонкие губы, еще налила себе чашку.

Вот что, Власовна! Сына хочу женить…

Гриниха окинула Бута быстрым взглядом, полным радостной надежды. Но, тут же овладев собой, равнодушно проговорила:

Что ж, Павел Васильевич, дело хорошее. Уж не сваха ли тебе нужна?

Бут сердито засопел:

Сам посватаю…

Гриниха отхлебнула из чашки и с легкой насмешкой в

голосе спросила:

— А зачем же я тебе тогда, Павел Васильевич, понадобилась?

Старик с досадой поставил на стол блюдце.

Хватать приехал, вот затем и понадобилась. — И Уже совсем насупясь, проговорил: — Сына на твоей дочке лепить хочу… Чего замолкла? Али зять не по сердцу?

— Да я, Павел Васильевич, ничего, вроде показалось мне, что ты на меня серчаешь…

— Ну, а коли ничего, так и говорить не о чем, — грубо перебил ее Бут. — Собирай дочь к венцу. Да зайдешь ко мне: денег тебе на приданое дам… Все от людей сорома меньше будет.

Бут поднялся и, перекрестясь, пошел к калитке. Гриниха, растерянно улыбаясь, шла сзади.