Пути-дороги - [52]

Вечером в маленькой комнатке по случаю моего приезда состоялся настоящий пир. Один за другим приходили соседи, все что-нибудь приносили: кто-то — большой кусок сахара-рафинада, кто-то — немного жира, кто-то — копченую рыбу. Все они как-то хотели продемонстрировать свое дружеское отношение ко мне, маленькой черноволосой девочке. Венцом ужина было жаркое из кролика. Моя тетушка объяснила мне, что студенты держат во дворе кроликов и каждый из них раз в две недели получает по кролику. Мама со страхом смотрела, как я с гримасой жую крольчатину, как откусываю черный хлеб, с которым в ту пору были затруднения.

На какое-то время эта маленькая комнатка стала для меня домом. В те времена пятнадцатиметровая комната считалась хорошей жилплощадью. В соседней комнате жил художник с женой. Он с гордостью показывал мне свои картины. Дядюшка вечером со смехом рассказывал жене о том, что в моем лице художник приобрел нового почитателя его декадентской живописи.

Большую часть нашей комнаты занимала оттоманка, покрытая дорогим ковром. Днем я играла на ней с соседскими ребятишками. Мы рассказывали друг другу сказки, мечтали, если, конечно, я не каталась на лестнице по перилам, чему научилась от ребят. С детворой я познакомилась быстро. Прошло немного времени, и страх, с которым я ехала к матери, прошел.

Когда мама была свободна, она брала меня в город гулять, показывала большие стройки, стараясь не пропустить ничего красивого или интересного.

— Видишь, доченька, все вокруг — наше! Ты понимаешь?

Этого я, разумеется, не понимала, да и как я могла понять, если в Мако мне постоянно твердили, чтобы я ни к чему не притрагивалась, так как это не мое. Мама старалась мне все объяснить, и здесь ее терпению и воодушевлению не было границ. Мне же очень нравилось, что огромный кирпичный дом, который строился неподалеку, был моим и что все здесь работают ради меня и для меня. Часто мы возвращались домой поздно вечером, усталые, но полные впечатлений. Мама отводила меня к тетке, а сама шла спать к знакомой. Тогда у нее еще не было своей квартиры, она часто не знала даже, где будет спать. Однако это не мешало ей быть всегда веселой и много рассказывать о заводе, где она работала. Она хотела как-нибудь взять меня на завод, и я с волнением ждала, когда же настанет этот день.

Оказалось, что меня ждали на заводе. Мне надарили множество всяких игрушек, которые сделали специально для меня. Больше всего мне понравился цех. Кажется, что я до сих пор чувствую его атмосферу, вижу обнаженных по пояс потных рабочих, которые не без гордости показывали мне изготовленную ими продукцию. В жидкое стекло они опускали длинные трубки, а потом мгновенно выдували из стекла различные сверкающие изделия. Я была счастлива, потому что теперь уже знала, что все это принадлежит всем, а значит, и мне тоже.

Постепенно я перезнакомилась с людьми, которые окружали маму. Вскоре она сочла меня достаточно подготовленной для того, чтобы сказать мне, что вышла замуж. Отчим внешне оказался непохож на папу. Это был высокий черноглазый мужчина с черными волосами. В том году он заканчивал сельскохозяйственную академию. Материальной базой его брака явились два центнера картофеля, мешки с капустой и яблоками. Все это он заработал летом на практике и привез в студенческое общежитие, где семейным студентам выделяли по крохотной комнатке. Лишь одно общежитие размещалось в новом кирпичном здании, а остальные — в старых деревянных домах с двориками, похожими на самый настоящий лабиринт. Играть там в прятки для нас, детей, было большой радостью.

Мама была счастлива: теперь вся семья жила вместе.

Однажды мама взяла меня с собой на собрание. В огромном нетопленом помещении собрались студенты; многие пришли с детьми, среди которых были и грудные младенцы, и подростки. В те времена родители довольно часто брали с собой детей на различные собрания, так как оставлять их было не на кого. С малых лет дети находились в курсе событий взрослых, знали их радости и горести. Мы с мамой сели в первом ряду. Я, разумеется, почти ничего не поняла из того, что говорил докладчик, но зато мне понравились воодушевление слушателей и горячий прием, оказанный ими докладчику. От этого в холодном зале казалось теплее. В конце собрания все встали и хором запели «Интернационал», который я слышала впервые.

Мама пела по-венгерски, хотя и умела хорошо говорить по-русски. Песня мне так понравилась, что я начала тихонько подпевать, путая русские слова с венгерскими. И вдруг я перехватила счастливый взгляд мамы.

К тому времени я уже довольно бегло говорила по-русски. Языку меня выучили русские ребятишки, с которыми я играла во дворе. Мама с радостью следила за теми изменениями, которые происходили во мне. Правда, мне надоело есть морковь и картошку, но в тот год и эти продукты считались богатством. Мяса мы почти не видели.

Приближалась зима, ударили первые морозы, пошел снег… Мама все чаще и чаще стала обсуждать с отчимом вопрос о том, что делать со мной. Ей не хотелось оставлять меня в нетопленой комнате. И тут мамина сестра Чиллаг Миклошне, которая жила на Украине, где работала вместе с мужем в совхозе, пригласила меня и маму к себе на зиму. Она написала, что они ни в чем не нуждаются, что детей у них нет, хотя им всегда хотелось их иметь, а в степи зимой они чувствуют себя такими одинокими. Мама скрепя сердце отпустила меня, потому что другого выхода у нее не было.