Пути-дороги - [144]

— Партизаны? — спросил меня один из них.

— Да, — ответил я. — Парашютисты-десантники.

— Мы тоже, — проговорил крепкий партизан небольшого роста, озарив меня улыбкой. — А я тебя знаю! — вдруг воскликнул он. — Мы вместе воевали в отряде генерала Наумова. Даже в одном батальоне были. С тобой еще жена была, Ева. А тебя зовут Иштваном…

Это было так неожиданно, что я потерял дар речи, хотя и знал, что в Словакии и Карпатах должно находиться много знакомых мне партизан.

Пока мы шли, мой боевой товарищ по отряду Наумова рассказал, что их тоже забросили сюда на парашютах. Было это четыре месяца назад, и все это время их преследовали каратели. Группа почти полностью была уничтожена. Возможно, что они только вдвоем и остались.

Как только мы спустились в село, то решили в первую очередь доложить о себе органам НКВД. По обе стороны главной улицы расположились сотни советских солдат. Они отдыхали, закусывали. Тут и там дымили полевые кухни. Где-то играли на гармони. Летчик и гвардеец останавливались то у одной, то у другой группы солдат, которые буквально забрасывали их вопросами:

— Кто вы такие? Летчики? А где же ваш самолет?

— Так вы, товарищи, выходит, в плену были?

— А из каких ты мест? В какой части служил?

— Ты был под Сталинградом?

— Как же вы попали в плен? Неужели работали на фашистов?!

Я же так увлекся разговором с моим товарищем по партизанскому отряду, что не заметил, как мои ребята отстали. Оглянулся и увидел рядом лишь одного Флориша, который не отходил от меня ни на шаг. Я махнул рукой остальным, чтобы они поспешили за нами. Конечно, тогда я не думал, что больше никогда не увижу их.

Я спросил у солдат, где мне найти уполномоченного органов НКВД. Мне ответили, и в указанном крестьянском доме я нашел лейтенанта и нескольких солдат. Во дворе дома под присмотром одного солдата расположилось человек шестьдесят. Большинство из них были в гражданском, несколько человек — в старой, поношенной форме.

Мы вышли в комнату, где я коротко доложил лейтенанту о том, что являюсь командиром группы парашютистов-десантников, которая в свое время была выброшена в Трансильвании.

Молодой красивый лейтенант попросил сдать ему документы и оружие. Увидев мою партизанскую медаль, он попросил сдать и ее, заверив меня в том, что она не потеряется.

После разоружения лейтенант предложил мне выйти во двор и подождать. Спорить с ним не имело никакого смысла. Я прекрасно понимал, что людей, оказавшихся за линией фронта и не имеющих документов, советские контрольные органы обязаны проверить, а подозрительных задержать до установления личности и намерений. Через час всех нас пешком повели по дороге вслед за советскими частями. Командир части войск НКВД, полковник, и его заместитель, майор, шли в голове нашей колонны.

Мы вчетвером — я, Флориш и два советских партизана — старались идти в последнем ряду. Нашу колонну сопровождали четверо вооруженных солдат, все молодые, крепкие, вооруженные винтовками со штыками.

Многие советские солдаты, освобожденные из гитлеровского плена, старались подружиться с охранниками, и не без цели. Дело в том, что в ту пору освобожденных из вражеского плена не встречали объятиями, особенно здесь, непосредственно за линией фронта, где среди них могли оказаться и националисты, и предатели, служившие у гитлеровцев.

Впереди нас шел молодой грузин, бежавший из плена. Он все время пытался заговорить с нами, но мы неохотно отвечали ему. Каким-то образом он все же узнал, что я венгр, и однажды шепнул что-то одному из охранников на ухо. Позже я понял, что именно он ему сказал.

Вскоре был объявлен небольшой привал. Колонну остановили, и мы расселись вдоль кювета. Передо мной остановился молодой охранник, с которым шептался грузин, и начал внимательно разглядывать мои хромовые сапоги. Удовлетворенный своим осмотром, он сказал:

— Эй, венгр, снимай свои сапоги, поменяемся!

Я, покачав головой, улыбнулся молодому охраннику:

— Я не собираюсь меняться.

Солдат удивился, но грузин громко посоветовал ему:

— Да забери ты их у него!

Охранник, чтобы поддержать свой авторитет, начал настаивать, на что я спокойно ответил ему:

— А знаешь ли ты, что эти сапоги мне выдали в той самой армии, в которой тебе выдали ботинки. Видимо, командование решило, что мне нужно ходить в сапогах, а тебе — в ботинках. Командование знает, что оно делает, так что ходи уж ты в своих ботинках.

В это время командир дал знак двигаться дальше. Мы построились и пошли, и обмен так и не состоялся. Мой партизанский коллега слышал разговор с охранником, но промолчал, а чуть позже сказал охраннику:

— Товарищ солдат, а знаете ли вы, что хотели сделать? Вы знаете, у кого хотели отобрать сапоги?

— У кого? — испуганно спросил охранник.

— Он партизан! Командир группы парашютистов!

— Не может быть! — удивился охранник и с тех пор стал смотреть на меня совсем другими глазами.

В Надьбанье мы догнали штабное начальство. Дойдя до окраины города, остановились на отдых. Вдруг откуда-то появился русский майор.

— Кто из вас говорит по-румынски? — громко спросил он. — Нам нужен переводчик.

Я подумал, что еще никогда не выступал в роли румынского переводчика, но назвал себя. Майор жестом подозвал меня. Я не сомневался, что справлюсь: во-первых, за два месяца скитания по горам я выучил сотни три румынских слов, а во-вторых, в этом районе все румыны превосходно говорили по-венгерски.