Пути Абсолюта - [68]

Другое дело, если мы возьмем в качестве претендента на роль контринициации носителей какой-то метафизической традиции, радикально противоположной доминирующей религиозной культуре. Так, к примеру, вполне добропорядочный и благочестивый парс[90] (зоароастриец), оказавшийся в Индии и получивший тем или иным способом доступ к влиянию на важнейшие сферы, выполнял бы в контексте индуизма откровенно контринициатическую функцию, так как зароастрийская метафизика основана на принципе «двайты», тогда как метафизическая ось индуизма — «адвайта». Причем такая метафизическая субверсия была бы гораздо более разрушительной, нежели, положим, антиномии радикальных шиваистских сект, которые, будучи этически сомнительными (ритуальное пожирание людей, зловещие некромантические практики на пустырях и кладбищах, тантрические оргии и т. д.), не ставят вместе с тем под сомнение основную метафизическую линию адвайто-ведантизма, и даже, напротив, усиливают, утверждают и защищают ее.

Столь же контринициатическим характером обладала бы деятельность иудея-каббалиста в лоне, положим, исламской традиции[91] или в христианской стране, причем ее (негативная) эффективность была бы тем выше, чем глубже и тоньше понимал бы каббалист метафизику своей собственной традиции (а не наоборот). Строго говоря, православный метафизик, прекрасно осознающий все метафизические импликации догмата о Троичности и понимающий всю глубину противоречий христианской Благой Вести с отчужденным креационизмом иудаизма и ислама, и волею судьбы оказавшийся вовлеченным в важнейшие культурно-религиозные вопросы стран и культур со строгой авраамической традицией, мог бы причинить в целом официальной идеологии (а в пределе, культуре и политике) непоправимый ущерб (естественно, с точки зрения устойчивости и сохранения авраамического креацинизма в его прежнем виде). При этом на практике наличие таких явных или скрытых религиозных (и эзотерических) групп в различных государствах — очевидный факт, тогда как «змеепоклонники» либо вовсе неизвестны, либо представляют собой экстравагантных маргиналов-чудаков.

Теперь перейдем к западной цивилизации, которая является колыбелью антисакральных тенденций. Здесь контринициатические тенденции, давшие в конце концов тот чудовищный результат, который мы наблюдаем сегодня, развивались в несколько этапов. Причем первый этап, связанный с православной эсхатологией, остался вне внимания Генона, имевшего относительно христианской традиции явно неадекватное мнение. Этот первый этап заключался в отпадении Рима от Православия, в изменении Символа Веры Карлом Великим, в переходе от православной и эсхатологической концепции "симфонии властей" (связанной с метафизикой «держащего», "катехона") к папистской (гвельфской) модели, против которой и выступали столь симпатичные Генону (и нам) гибеллинские императоры Гогенштауфены. Таким образом, главные истоки контринициации на Западе следует искать в католической схоластике и в Ватикане.

Католичество в отличие от Православия утратило свою эзотерическую составляющую, и это вызвало к жизни целый спектр инициатических организаций различного (герметического, протомасонского) толка. Так как эти инициатические организации проистекали из внехристианского контекста (дохристианских культов, исламской или иудейской традиции), то альянс с экзотерической церковью был основан не на синтезе и органическом единстве, но на конформизме и конвенциях. Такая католическая цивилизация, таким образом, была настолько неорганична и неустойчива, что даже в лучшие (средневековые) периоды несла в себе множество сомнительных и подчас откровенно контринициатических элементов.

Постепенно этот неустойчивый компромисс был поколеблен, и обе составляющие западной традиции пришли в откровенное противоречие. Католичество отвергало нехристианский эзотеризм и окончательно нисходило на уровень противоречивой секуляризированной иудео-христианской морали. Автономизированный эзотеризм в форме масонства превратился в деструктивный рационалистический аппарат, и антихристианский и антиэзотерический по сути. При этом обе половины распавшегося ансамбля были отмечены контринициатическими чертами — по меньшей мере духовный путь в направлении метафизический реализации в подавляющем большинстве случаев не мог не останавливаться на первых этапах, симулировался, подделывался, отчуждаясь и превращаясь в свою противоположность. И самым первым и многозначительным аккордом такого вырождения был отказ от полноты православной метафизики, что и стало самым решительным шагом в сторону контринициации в рамках христианского мира. Находившиеся долгое время в области полноценного единого (православного и кафолического одновременного) христианства, сохранявшего полноту атуентичной метафизики и инициации, народы и государства Запада в один катастрофический момент оборвали эту связь, что было закреплено во введении догмата о Filioque и в сакрально неправомочном присвоении франкских королей статуса «императоров» своему роду[92] (что разрушило «симфонию» властей на Западе). Католический (позже совсем уже секуляризированный протестантский) морализм плюс антиклерикальный, бюрократический, филантропически-демагогический рационализм масонства — все это намного более контринициатично (если судить с позиций полноценной православной метафизики), нежели всплески антицерковных, языческих или даже «люциферических» культов на Западе, представлявших собой, возможно, лишь пароксизм ностальгии по полноценной и тотальной Традиции, даже намека на которую на Западе не было уже с незапамятных времен.