Путешествия во времени. История - [64]

Он не путешественник во времени, он не перемещается сквозь время — он изменяет его: прошлое и будущее разом. Много позже научная фантастика придумала терминологию для этих соглашений, или даже заимствовала ее из физики: альтернативные истории можно называть «линиями времени» или, по Уильяму Гибсону, «стержнями». В любом стержне люди обречены думать, что их история — единственная. Дело, в общем-то, даже не в том, что сон Орра приносит с собой новую чуму. Дело в том, что, если ему приснился соответствующий сон, всегда оказывается, что чума уже была. Он начинает понимать этот парадокс. «Он думал: в той жизни, вчера, я видел эффективный сон, который стер с лица земли шесть миллиардов жизней и изменил всю историю человечества за последнюю четверть века. Но в этой жизни, которую я тогда создал, я не видел никакого эффективного сна». Чума была всегда. Если это звучит почти как оруэлловское «Мы всегда воевали с Истазией», то это не случайно. Тоталитарные правительства также обеспечивают альтернативные варианты истории[176].

«Резец небесный» представляет собой критику одного из видов гордыни — того, который в некоторой степени разделяет каждое упрямое существо. Это гордыня политиков и прикладных социологов: поборников прогресса, убежденных в том, что мы в состоянии переделать мир. «Разве не в этом состоит сам смысл пребывания человека на Земле — что-то делать, что-то менять, чем-то управлять, делать мир лучше?» — говорит Хабер-ученый, когда Орр выражает свои сомнения. Изменение — это хорошо: «Ничто не остается неизменным от одного момента к следующему, невозможно войти в одну реку дважды».

Джордж считает иначе. «Мы живем в мире, а не боремся с ним, — говорит он. — Бессмысленно оставаться вне всего и пытаться управлять процессом. Это просто не работает, это противоречит жизни». Очевидно, он от природы даоcист: «Путь существует, но следовать им должны вы. Мир есть, что бы вы ни думали по этому поводу».

Решив проблему перенаселенности, Хабер пытается использовать Джорджа для достижения мира на Земле. Что здесь могло пойти не так? Вторжение инопланетян. Сирены, крушения, серебристые космические корабли. Извержение горы Маунт-Худ. Орр видит во сне конец расовых битв, конец «цветной проблемы». Теперь все серые.

Слово Чжуан Чжоу: «Те, кому снятся празднования, просыпаются к горестному плачу».

Кажется, из этой ловушки нет выхода — по крайней мере, нет выхода, который опирался бы на намерения или контроль. Но неожиданно появляется новый источник мудрости: пришельцы. Выглядят они как большие зеленые черепахи. В Йор Йоре они чувствуют близкую душу — и это логично, поскольку именно он, скорее всего, увидел их во сне и тем самым вызвал к жизни. Они говорят загадками:

Мы также быть очень встревоженный. Концепции нарушаться в туман. Различение затруднять. Вулканы огнедышать. Предложение помощь отвергаться. Змеиный сыворотка не хватать для каждый. Прежде следовать ведущие неверное направление указания дополнительные силы должны быть.

Их речи тоже звучат слегка по-даосски. «Самость есть космос. Пожалуйста, опять простить предумышленное вмешательство пересекаться в туман».

Реальность соперничает с нереальностью. Джордж сомневается в своем душевном здоровье. Он сомневается также в свободе воли. Ему снятся глубокое море и пересекающиеся потоки. Он сам — сновидец или сновидение?

II descend, réveillé, l’autre côté du rêve. (Здесь Ле Гуин цитирует Виктора Гюго.) Он спускается, проснувшись, по другую сторону сна.

Пришелец говорит: «Есть время. Есть возвращения. Идти — значит вернуться».

«Знаете, то, что время — это всего лишь какая-то штуковина от мысли, очень путает, — говорит один из мудрых детей Э. Несбит, которого посвятили в новые тайны времени. — Если все происходит одновременно…»

— Этого не может быть, — говорит Антеа упрямо. — Настоящее это настоящее, а прошлое это прошлое.

— Не всегда, — говорит Сирил. — Когда мы были в прошлом, настоящее было будущим. Вот так! — добавил он триумфально.

И Антеа не могла отрицать это.

Мы должны задавать эти вопросы, не так ли? Является ли мир вокруг нас единственно возможным? Могло ли все обернуться иначе? Что если бы вы не только могли убить Гитлера и посмотреть, что будет, но могли бы возвращаться раз за разом, что-то улучшать, менять ход событий, как это делает метеоролог Фил (Билл Мюррей) в одном из величайших фильмов на тему путешествий во времени[177]. Он переживает День сурка вновь и вновь, до тех пор пока не находит верного решения.

Действительно ли наш мир — лучший из возможных миров? Если бы у вас была машина времени, убили бы вы Гитлера?

11. Парадоксы

Это кажется парадоксом. Но не стоит плохо думать о парадоксе, ибо парадокс — это страсть мышления, и мыслитель без парадокса подобен любовнику без страсти: посредственность.

Серен Кьеркегор (1844)

Утверждение: путешествия во времени невозможны, потому что тогда можно было бы вернуться в прошлое и убить собственного дедушку, в каковом случае вы, убийца, никогда бы не родились. И т. д. и т. п.

Здесь мы уже были. Здесь — это в царстве логики, которое, не будем забывать, не совпадает, вообще говоря, с царством реальности. Его обитатели говорят на собственном диалекте, напоминающем естественный язык и зачастую вполне понятном, но полном опасностей и ловушек. Событие может быть