Путешествия во времени. История - [12]
Громадная гордость приподнимала нас, потому что мы чувствовали, что одни в тот час, мы одни, мы не спим и на ногах, подобно гордым маякам или стражам в передовом дозоре против армии враждебных звезд… «Andiamo, — сказал я. — Andiamo, amici» <…> И как молодые львы, мы побежали вслед за смертью [и т. д.].
Манифест содержал 11 нумерованных пунктов. Пункт первый: «Мы будем воспевать любовь к опасности…». Пункт четвертый был посвящен быстрым автомобилям: «Мы утверждаем, что величие мира обогатилось новой красотой — красотой скорости. Гоночный автомобиль, капот которого украшают большие трубы, как змеи взрывного движения». Футуристы образовали лишь одно из множества тех движений XX века, которые определяли самих себя как авангард — взгляд вперед, прочь от прошлого, шагаем в будущее[39].
Когда Азимов использовал это слово, он имел в виду нечто более фундаментальное: ощущение будущего как условного места, отличающегося — и, возможно, очень сильно — от того, что было прежде. На протяжении большей части истории люди не могли видеть будущее таким. Религии не особенно задумывались о будущем — они ждали возрождения или жизни вечной, новой жизни после смерти, существования вне времени. Но в какой-то момент человечество наконец переступило порог осознания. Возникло ощущение, что под солнцем все же есть кое-что новое. Азимов объясняет:
Прежде чем говорить о футуризме, мы должны сначала признать существование будущего в состоянии, которое существенно отличается от настоящего и прошлого. Нам может показаться, что потенциальное существование такого будущего самоочевидно, но до сравнительно недавних времен это совершенно точно было не так.
И когда это произошло? Началось всерьез с печатного станка Гутенберга, который позволил нам сохранять культурную память в чем-то видимом и осязаемом, в чем-то, чем можно поделиться. Полную скорость этот процесс набрал с началом промышленной революции и возвышением машины — ткацких станков, мельниц и плавильных печей, угля, железа и пара. Он же породил, помимо всего прочего, внезапную ностальгию по исчезающему на глазах аграрному образу жизни. Поэты, как всегда, были в первых рядах. Помните: «Внемлите глас певца! — призывал Уильям Блейк. — Знает он, что есть, что было и что будет». Кое-кто из людей любил прогресс больше, чем мистер Темные Сатанинские Мельницы, но, так или иначе, пока не родился футуризм, людям приходилось верить в прогресс. Технические изменения не всегда походили на улицу с односторонним движением. Но теперь настало их время. Дети промышленной революции на протяжении собственной жизни стали свидетелями громадных изменений. К прошлому возврата не было.
Блейк, окруженный со всех сторон все более совершенными машинами, более, чем кого-либо, обвинял во всем Исаака Ньютона — ограниченного рационалиста, всюду насаждающего свой новый порядок[40]. Но сам-то Ньютон не верил в прогресс. Он много занимался историей, по большей части библейской, и полагал, как ни крути, что его собственная эпоха представляет собой эру упадка, жалкие остатки прежней славы. Изобретая новую математику[41], открывающую перед человеком широкие возможности, он считал, что заново открывает секреты, известные еще древним, но позже забытые. Идея абсолютного времени не подорвала его глубокую веру в вечное христианское время. Историки, изучающие нынешнее представление о прогрессе, отмечают, что оно начало развиваться в XVIII веке, одновременно с представлением о самой истории. Мы воспринимаем современное ощущение истории — ощущение «исторического времени» — как нечто само собой разумеющееся. Историк Дороти Росс определяет это ощущение как «доктрину о том, что все исторические явления могут быть поняты исторически, что все события в историческое время могут быть объяснены предыдущими событиями в историческое время»[42]. (Она называет это «поздним и сложным достижением современного Запада».) Сегодня это кажется таким очевидным: настоящее строится на прошлом.
Итак, на излете эпохи Возрождения нашлись писатели, которые попытались представить себе будущее. Если не брать Мэддена с его «Мемуарами о ХХ столетии» и Мерсье с его мечтой о 2440 г., то остальные писали художественные произведения о грядущем обществе, которые сегодня, задним числом, можно назвать футуристическими, хотя в английском языке этого слова не замечалось до 1915 г. Все эти люди действовали вопреки Аристотелю, который писал: «Никто не в состоянии поведать то, чего еще не произошло. Если есть какой-то рассказ, он будет о прошедших событиях, воспоминание о которых должно помочь слушателям планировать будущее».
Первым истинным футуристом в азимовском смысле этого слова был Жюль Верн. В 1860-е гг., когда поезда с пыхтящими паровозами неторопливо двигались по рельсам и парусные корабли только-только уступали дорогу пару, он мог представить себе машины, способные двигаться под водой, в небесах, к центру Земли и к Луне. Мы сказали бы, что этот человек обогнал свое время, — по своему сознанию и чувствительности он походил скорее на человека более позднего времени. Эдгар Аллан По тоже опередил свое время. Викторианский математик Чарльз Бэббидж
