Путешествия по ту сторону - [59]

Найя Найя замолкла. Она опять посмотрела в сторону гор, словно следя за полетом коршуна. Тогда рассказ продолжил Аллигатор Барке:

— Директору фабрики электронных часов пришла в голову идея. Он уже давно искал хороший способ измерять время, ведь, говоря честно, улитка и черепахи, роняющие орехи, — средство не больно эффективное. Вот он и подумал, что сумеет извлечь пользу из бородача (того звали Теофрастом) и его прекрасной бороды. Директор даже сказал себе, что сможет назвать свое изобретение бородометром и, чем черт не шутит, получить медаль на предстоящей выставке Венецианской Академии. К черной бороде надо привязать груз и все вместе соединить с маленькой стрелкой, которая движется по мере роста бороды. Сказано — сделано. И вот мсье Теофраст превращен в прибор для измерения времени. «На моей фабрике это самая интересная находка», — думал директор, поглаживая свои, надо признаться, очень густые усы. Но мсье Теофраст был недоволен, потому что ему приходилось все дни проводить в кресле да еще с грузом, который оттягивал его превосходную бороду. Все же ему не было так уж плохо, ведь еды ему давали вдоволь, особенно рыбы, и он мог спокойно читать свою газету. И тут, к счастью...

— К счастью, — подхватил Камоа, — у директора фабрики был враг — директор завода газовых автомобилей. Этот человек очень завидовал владельцу фабрики электронных часов и, узнав, что тот превратил бородача в пленника и приспособил его вместо маятника, пришел в ярость. «Никогда! — стуча кулаком по столу, кричал он. — Никогда! [209] Этому человеку надо вообще отрезать бороду, а то получается посягательство на человеческую свободу». Владелец фабрики электронных часов лишь посмеивался и пожимал плечами. Тогда его недруг поставил перед своим заводом тяжелые грузовики и дал команду выпускать отработанные газы в сторону часовой фабрики. В результате не только пружины начали слишком быстро растягиваться, но и борода из-за тепла стала расти быстрее. Часы с бородой совсем разладились. Не говоря уже о том, что в корпусе часов подыхали насекомые, а на ящерицу напал сон. Однако из-за того, что часы спешили, рабочие завода газовых машин слишком много работали и очень уставали. По ошибке они ставили карбюратор задом наперед, колеса крутились не в ту сторону, и машины пятились назад. Горожанам это стало надоедать. Они ругали почем зря и владельца автомобильного завода, и владельца часовой фабрики и принимали сторону бородача...

Тут вступила Джин Шипучка:

— Да, особенно одна дама с очень красивыми золотистыми волосами, которая очень восхищалась бородой мсье Теофраста. Даму звали Розали. Она торговала цветами около рынка. Эта женщина решила освободить бородача. Она переоделась в мужчину, отрезала свои красивые золотистые волосы и приклеила их к подбородку вместо бороды. Потом она набросила на себя старое пальто, одолжила у своего дяди трость и отправилась на фабрику электронных часов. Никто ее не узнал. Она спустилась в подвал и освободила бородача. Они оба убежали, и так далеко, что никто больше ничего о них не слышал. Поговаривали, будто они сели в самолет, летевший в Непал, и там бородач смог отращивать себе бороду сколько хотел, а мадам Розали отрастила такие волосы, что они волочились за ней по земле.

История получилась не слишком захватывающей, но она нас немножко согрела. На горном плато по-прежнему дул ветер. В «опеле» Камоа мы покатили все ниже и ниже по извилистой дороге искать место, где можно разжечь костер. Вдруг Аллигатор Баркспоказал на каменоломню. Там мы и остановились.

Это была большая заброшенная каменоломня рядом с какой-то свалкой. Мы расположились в укромном уголке и стали собирать все необходимое для костра. Чего тут только не было: пластмассовые бидоны, деревяшки, шины, сгнивший картон, ящики, старые бумаги, пластмассовые плитки, бамбуковые палки, куски непромокаемой ткани, бу- [210] тылки, газеты многомесячной давности, консервные банки, асбестовые трубы, подушки и одеяла, стулья без ножек, порванные матрасы, тара из-под соломы, мешки с апельсиновыми корками, игрушки, распиленные брусы, обои в рулонах, пустые шариковые карандаши, книги, чурбаны, ботинки без подошв, остовы велосипедов, листья агавы, радиоприемники и даже старый холодильник. Все это сложили в большую кучу, поместив внизу то, что плохо горит. Наверх взгромоздили толстые стволы, которые пришлось тащить нескольким человекам. Потом Камоа облил все бензином. Чиркнуть спичкой попросили Джин Шипучку.

Тут же с воем прянуло вверх большое светлое пламя. Мы немного отошли назад, уселись в своем углу на землю и молча уставились на костер. Огонь мы любим. Он стремительно рвется к небу, отбрасывая оранжевые языки, а на земле тем временем раздается хруст. Пламя ныряет вниз, насылая на скопище вещей свои маленькие синие языки, и старается распространиться дальше, во все щели просовывая свои корни. Сначала из-за бензина костер полыхает почти без дыма. Затем огонь набрасывается на разную гниль, пластмассу, белую краску холодильника, электрические провода, содержимое тюфяков. И тогда от пылающего костра к небу поднимается огромный столб черного и едкого дыма. Некоторые вещи скручиваются, трескаются, некоторые шипят. Пластмассовые бутылки превращаются в маленькие черные и зеленые шарики, которые плавятся и скапывают вниз. Порой кажется, что пламя затухает, и дым так густеет, что закрывает свет заходящего солнца. Тогда мы суетимся вокруг него, стучим палками, переворачиваем все сооружение. Костер снова разгорается, накидывается на кипу газет, и опять в воздух, шипя и отбрасывая пучки искр, поднимается желто-белое пламя. На нас обрушивается волна тепла, опаляющая волосы и брови. Пламя распадается на два, на три, на четыре. Оно образует дрожащие вершины, а по долине стелется черноватый пар, широкие плоские пузырьки исчезают у поверхности. Ни на что больше мы не смотрим. Лица у нас желтые от огня, и мы вдыхаем пахнущий гарью теплый воздух. Мы словно сидим перед кратером вулкана и глядим на выбросы лавы и пепла из недр земли. Особенно красиво горит бамбук. Он взрывается участок за участком, и сжатый воздух воспламеняется и взмывает вверх. Примерно через четверть часа пламя стало устойчивым. Оно пронизывало всю пирамиду, плясало, издавая шум, как в кузнице. Большое тре- [211] угольное пламя распадалось, соединялось вновь, вновь распадалось, вновь соединялось. Уже было не видно, что горит: просто черная куча, откуда без конца вырывались нацеленные на небо языки пламени, переливавшиеся сотнями разных цветов. Стена тепла наплывала на нас, заставляя отодвигаться. А с другой стороны подпирал ночной холод, пустота. Ты не можешь уйти, ты привязан к горящему костру и глядишь на сияющее без перерыва белое пятно, на воду, которая не падает, а течет снизу вверх, не останавливаясь. Поднимаются над огнем, уносятся с черным дымом искры, похожие на безумных светлячков, которые затем гаснут и вновь опускаются, опалив крылья. Ты слышишь, как дрожит земля, этот звук окутывает тебя, жара давит на барабанные перепонки, пронизывает до костей тело. В этот момент нужно всеми силами сопротивляться, чтобы тебя не увлекло в костер. Вдыхаешь странный далекий запах, запах прокаленной краски, расплавленных шин, загоревшегося дерева. Ты смотришь на все это, ты так близко от огня, что сам вот-вот обратишься в пепел. Порой языки пламени бегут по земле, следуя за ручейком расплавленной пластмассы, и у тебя пощипывает лоб и руки. В пылающий костер летит все подряд: ветки, скомканная бумага, кости, осколок стекла, — все это сразу исчезает, дробится, поглощается огнем, улетучивается. Огонь пожирает, землю, камни, воздух, глаза, взирающие на него, и все в нем исчезает. Он единственный в этих горах живой, и в нем заключены вся сила, все мысли.