Путешествия никогда не кончаются - [85]

В камине бушевало пламя, а мы, завернувшись в одеяла, сидели все вместе в одной комнате, лакомились домашними сладостями, разговаривали, разговаривали и разговаривали; пили настоящий кофе, пекли пироги со шпинатом, готовили еще какие-то деликатесы, ездили в Кунью навещать верблюдов; и, поскольку я, без конца восторгаясь пустыней, все-таки призналась, что из-за гибели Дигжити последнюю часть пути прошла, ничего не видя, мы решили проехать по скотоперегонной дороге на машине.

Сначала все шло прекрасно, дороги от фермы к ферме оказались вполне сносными, но, как только мы углубились в пустыню, наша скорость снизилась до пяти миль в час. И как раз когда я, не жалея слов, восхваляла девственную природу этого неукрощенного края, его первозданность, колдовские чары, неповторимость, неподвластность никому и ничему, мы свернули в сторону и увидели вертолет, приткнувшийся к берегу пересохшей речушки. Поиски урана. Есть что-нибудь святое на этой земле?

Мы провели на скотоперегонной дороге два-три безмятежно радостных дня и вернулись в Уилуну, где уже начались спортивные состязания. Почти все, кто жил на фермах в радиусе нескольких сот миль, приехали на праздник. В этих глухих местах праздники — редкость, поэтому даже в засуху каждый стремился попасть в Уилуну. Старый полумертвый городишко с опустевшими жилищами когда-то, во время «золотой лихорадки», купался в роскоши, а теперь его улочки были усеяны битым стеклом, стены домов исцарапаны надписями, и в обычное время здесь прозябали несколько полицейских, хозяин бара, начальник почтового отделения и владелец магазина. Уилуна превратилась в главный город почти необитаемого захолустья, в призрачное воспоминание о своем былом величии. В тот вечер устроители праздника организовали танцы, и нас тоже очень дружелюбно пригласили принять участие в этом развлечении. Но когда мы подъехали к развалившемуся танцзалу, нам преградил путь мускулистый молодой человек в городском костюме. Он понятия не имел, кто мы такие, и заявил, что не пустит нас в зал, так как у мужчин нет галстуков. Это был вежливый способ не допустить на танцы аборигенов. Кучки чернокожих толпились у дверей.

Я оказалась в трудном положении. Джен и Толи бурно негодовали, а я понимала, что все гораздо сложнее, чём кажется на первый взгляд. Мне нравились здешние фермеры, и я знала, что они не расисты. Но они видели, что в зловонных лачугах вокруг городка царят грязь и жестокость, что аборигены не в состоянии отстоять, свое право на работу. К пожилым аборигенам фермеры относились обычно со снисходительным уважением, однако общие рассуждения значили для них гораздо меньше, чем собственный опыт и привычные ценности, мешавшие им понять, почему гибнет их мир, в чем они провинились раньше или теперь. Уилуна оказалась не в состоянии справиться со множеством социальных проблем, возникавших здесь на каждом шагу, — убедительный пример трагических последствий Разрушения привычного уклада жизни.

На следующий день мы уехали. В наш последний вечер Джен и Толи окончательно поверили, что верблюды мало чем отличаются от людей. У моей троицы была привычка бродить по лагерю, дожидаясь подачки или ловя момент, когда удастся незаметно сунуть губошлепую морду в сумку с продуктами. Во время ужина нас развлекал Дуки: он знал, что в сумке, стоявшей рядом со мной, спрятана большая банка меда, и пытался то так, то эдак добраться до лакомства. Я велела ему убираться прочь. В ответ Дуки устроил настоящее представление, и на морде у него будто было написано: «А ну-ка посмотрим, смогу ли я провести Роб и не получить затрещину?» Медленно, с независимым видом Дуки направился к сумке. Будь на его месте человек, он заложил бы руки за спину, устремил глаза к небу и засвистел. Мы притворились, что заняты едой, но краем глаза поглядывали на Дуки. Миг — и он наклонился над сумкой, я шлепнула его по губам, Дуки отступил дюймов на шесть. Мы продолжали ужинать. Тогда Дуки сделал вид, будто обгладывает совершенно мертвый куст, сам же, вращая глазами-бусинами, не терял из поля зрения мед, а когда решил, что его невинный вид и отвлекающие маневры усыпили нашу бдительность, бросился к сумке и попытался ее унести. Толи чуть не умер со смеху.

— Твоя правда, Роб, беру свои слова обратно, в грехе антропоморфизма ты неповинна.

Благодаря уроку, который довольно бесцеремонно преподал мне Баб, когда мы шли по «Ружейному стволу», я хорошо усвоила, что вечером всю пищу надо упаковывать самым тщательным образом. Я открыла консервную банку с вишнями (последнее мое лакомство в те дни), и, чтобы продлить удовольствие, полбанки оставила на завтрак рядом со спальным мешком. Утром я проснулась от того, что Баб положил голову мне на колени, на губах у него красовались подозрительные темно-вишневые пятна. Отучить верблюдов питаться за мой счет я так и не сумела. Наверное, еще потому, что их иждивенческие замашки доставляли мне удовольствие, веселили меня и я потакала бессовестным тварям, подсовывая им все, что могла. Они не привередничали. Иногда я протягивала одному из них ветку акации, точь-в-точь такую, какая росла рядом, и верблюды вырывали ее друг у друга, потому что любили есть из моих рук.