Путешествия никогда не кончаются - [19]

Тот первый ветеринар тщательно осмотрел верблюдов. Он сказал, что у Зелейки сломано ребро, но, заметив, как я изменилась в лице, поспешил заверить меня, что ребро срослось и даст о себе знать, только если Зелейка снова упадет. А что касается гнойных ранок, с ними легко справиться с помощью антибиотиков. Я подвела к ветеринару колыхавшуюся гору, мою громадину Кейт, ее грудная мозоль была покрыта густым слоем стекавшего на землю гноя. На груди верблюдов, сразу у передних ног, начинается мозолистый нарост. Такие же мозолистые образования есть у них на передних и задних ногах — на эти места верблюд опирается, когда лежит на земле. Мозоли покрыты загрубевшей кожей, похожей на кору дерева. Я промывала грудную мозоль Кейт из шланга, обрабатывала дезинфицирующими средствами, посыпала антибиотиками, мазала дегтем. Ветеринар осмотрел рану, задумался, сунул руку поглубже и присвистнул. Мне не понравился его свист.

— Похоже, что дело плохо, — сказал ветеринар. — Воспаление распространилось вглубь. Где-то остались, видно, осколки стекла. Я все-таки дам ей террамицин, посмотрим, что будет.

Он достал огромный шприц с иглой размером с соломинку для коктейля, вручил мне иглу, велел отойти фута на два и метнуть иглу, как дротик. Но я выполнила его указание недостаточно решительно. Кейт взревела октавой выше. Я снова отошла, прицелилась и метнула иглу изо всех сил. Она вонзилась по самую головку, и мне показалось странным, что игла не прошла насквозь наподобие болтов, скреплявших тело чудовища Франкенштейна [8]. Я надела шприц на иглу и впрыснула Кейт десять кубиков маслянистой жидкости, от чего у нее вздулся желвак величиной с яйцо.

— Ловко! — сказал ветеринар. — Сделай еще два укола с интервалом в три дня, а потом позвони. Хорошо?

Я проглотила слюну и умудрилась выговорить: «Хорошо», хотя у меня тряслись губы и подбородок. С тех пор моя ненависть к иглам улетучилась навсегда.

Конечно, я мечтала завоевать доверие Кейт, но мне пришлось поставить крест на этой мечте. Ежедневно, по крайней мере дважды, я обрабатывала ее рану или делала укол. Я причиняла ей боль и тем самым подогревала ее ненависть к людям. Она не разрешала мне приблизиться к ней ближе чем на двадцать футов, хотя для всех остальных защитная полоса по-прежнему равнялась десяти футам. Но главное — она не поправлялась. Пришел другой ветеринар, мы решили усыпить старуху нембуталом и хорошенько прочистить рану. Я очень беспокоилась о Кейт (никто не знал, сколько нембутала надо дать верблюду, дозу назначили наугад), иначе я хохотала бы до упаду, глядя, как на нее действует лекарство. Кейт медленно опустилась на землю, помутневшими глазами она, как завороженная, неотрывно разглядывала травинки, муравьев, еще что-то, ее губы смешно обвисли, потом нижняя челюсть отвалилась, по ней побежала струйка слюны, а потом у Кейт полностью отшибло мозги.

В самой операции, однако, не было ничего смешного. Нам не удалось найти осколков стекла, но воспаление распространилось гораздо глубже, чем предполагал ветеринар, поэтому пришлось удалить значительную часть пострадавших тканей, чего он надеялся избежать. И все-таки, когда операция подошла к концу и ветеринар назначил еще один курс уколов, я воспрянула духом и решила, что теперь все будет в порядке. Но Кейт не поправлялась. Несколько месяцев своей жизни я целиком посвятила ее здоровью: я истратила кучу денег, испробовала огромные дозы самых разных антибиотиков, настойки из трав, афганские снадобья. Я лечила ее всеми способами всех ветеринаров Алис-Спрингса. Кейт не поправлялась.

Одновременно мне нужно было объезжать Зелейку, приучать ее ходить под седлом, носить вьюки. Дело подвигалось медленно: у меня не было седла, и мне не на что было его купить, из-за этого я падала каждый раз, когда Зелейка взбрыкивала, а работа у Саллея и так уже отняла у меня слишком много сил и нервов. Я очень осторожно ездила на Зелейке вверх и вниз по мягкому песку пересохшего русла и хотела добиться нескольких простых вещей: завоевать ее доверие, научить спокойно терпеть мое присутствие и не сломать себе шею. На Зелейку жалко было смотреть, и желание всерьез заняться ее обучением постоянно боролось во мне со страхом, что она превратится в скелет. В неволе на первых порах верблюды всегда теряют вес. Они перестают есть и целыми днями размышляют о своей участи. У Зелейки к тому же было нежное, любящее сердце, и я боялась ее озлобить. Когда она паслась на воле, стреноженная или нет, я ловила ее без труда, хотя чувствовала, как от страха и напряжения желваки ее мускулов каменеют у меня под рукой. Опасность представляли только ее ноги и постоянная готовность пустить их в ход. Верблюды могут нанести удар ногой в любом направлении в радиусе шести футов. Передние ноги они выбрасывают вперед, задние — в стороны и назад. Ударом ноги верблюд перерубает человека пополам, как сухой прутик. Мне было нелегко заставить Зелейку терпеть на ногах передние или боковые путы. «Нелегко» — не то слово, это было чревато самыми тяжелыми последствиями, включая мою бесславную гибель, и требовало бесконечного терпения и беспримерной храбрости, а я должна честно признаться, что господь бог не наградил меня этими добродетелями, но… у меня не было выбора. Чтобы утихомирить Зелейку, я привязывала ее к дереву и закармливала из рук дорогими лакомствами, а сама тем временем расчесывала ее шерсть, осматривала ноги, включала на полную мощность магнитофон, приучала ее не бояться незнакомых предметов около копыт и на спине и непрерывно что-то говорила, говорила, не закрывая рта. Если Зелейка пускала в ход свои страшные ноги, я бралась за кнут. И она скоро поняла, что брыкаться бессмысленно, куда лучше притвориться пай-девочкой, пусть даже только притвориться.