Путешествия на Новую Гвинею (Дневники путешествий 1872—1875). Том 1 - [128]

Затем я отправился к могиле недавно умершего оран-утан. Гробница состояла из продолговатой, срезанной четырехугольной пирамиды из глинистого песка, с рамкой из гладких, нетолстых стволов. Наверху лежали два ствола сахарного тростника; в головах и в ногах воткнуты две резные палки — нисан, которые показывают пол погребенного. В могилы женщин втыкают две доски из другого дерева. Около гробницы повешена корзина, поставлен сосуд для воды и положена подставка для даммарового факела. В головах и в ногах посажены две палки, которые уже пустили ростки. Покойника зарывают обернутого каином.

Было около 11 часов, когда люди, наконец, вернулись с двумя небольшими пирогами, но с нехорошими известиями. Люди Пахана угрожают напасть на Индау, и окрестные жители разбежались. Не без громкого, серьезного разговора убедил я их, что белому туану нечего бояться раздоров малайцев, как и людям, которые будут с ним. По жаре пришли мы в час пополудни к пирогам. Ничего не ев с утра, я положительно боялся солнечного удара. Пришлось поделиться с людьми хиной: обещал вчера — tengo una palabra. К 4 часам, к моему удивлению, подъехали мы к Лундану. Я думал, что сюда гораздо дальше. Речка, по мере того как принимала притоки, переменяла названия. Богатая растительность, освещенная солнцем, проникавшим по временам в узкий зеленый коридор, по которому мы плыли, была очень разнообразна. Саба, мынтара (титул), меня сопровождающий, молодой оран-утан, провел меня по головоломной тропе или, вернее, мосту из поваленных стволов к своей хижине, которая стояла на высоких сваях (метра 2.5 от земли). Проходя около одной хижины (всех было три), я заметил голову девушки с большой куафюрой вьющихся волос. Я сейчас же пригласил всех жителей хижины (одна она не пошла) последовать за мною. В хижине мынтары я нашел целое собрание, было много курчавых голов. Одна мне сейчас же бросилась в глаза миловидностью и приятным выражением лица. Я сперва не мог сказать положительно, мальчик ли это или девочка. Но немного застенчивый, хотя не глупый взгляд и перемена выражения лица, когда он (или она) увидал, что я обратил на него (или на нее) внимание, доказали, что это девочка. Я собрал всех жителей, начал мерить и рассматривать их. Жаль, что для представления мне эти люди старались одеться. Мынтара представил мне своего старого отца, который мне сказал, что он в родстве с махарадьей и радьями Иохор-Лама, и жену, довольно красивую женщину, лет около двадцати четырех.

Я нарисовал портрет Мкаль, которая оказалась действительно девочкой, лет тринадцати. Как только я сказал ей, что я хочу ее нарисовать, она поспешила надеть рубашку, но я вовремя предупредил ее, что это не нужно. Груди еще не были развиты, только округлость сосков немного вспухла, маленькие соски были вдавлены. Видя, что я на нее часто смотрю, она вовсе перестала бояться и также смотрела на меня, даже когда я кончил, не отходила от меня, очевидно, ей нравилось, что я обращаю на нее внимание. Вечером, когда я пишу, она сидит около и смотрит. Положительно, девочки здесь рано становятся женщинами и имеют то превосходство над европейскими, что во всех отношениях натуральнее и откровеннее. Я почти убежден, что если я ей скажу: «пойдем со мною», заплачу за нее ее родственникам — роман готов.

[11] января. Дождь. Баду жалуется на боль в ухе, в голове, говорит, что он глух (я думаю, что отчасти боится вчерашних рассказов).

Мне приходится отпустить его. Скука возиться с больным или притворяющимся человеком. Мынтара тоже говорит, что не может оставить селение. Не хочу брать человека, которому очень не хочется отправиться со мною.

7 часов. Дождь продолжается, небо серо, люди больше болтают, чем делают. Я сам чувствую, что лихорадка не далека. Досада — нет хины. К 8 часам немного выяснило, и я отправился снова по этим чертовским подмосткам, которые были мокры и скользки. Я должен был иногда хвататься за руку или плечо шедшего рядом со мною, нарочно для этого, мынтары. Мкаль, хотя несла ящик с провизией, и довольно тяжелый, проворно шла по тонким колеблющимся стволам и улыбалась, глядя на мое осторожное шествие. Уложив вещи в пирогу, я простился с мынтарой и его семейством. Они долго стояли на берегу и кричали «табе» и «саламат-делян». Мкаль не спускала с меня глаз. Странное дело — я бы охотно взял с собою эту девочку.

Речка влилась скоро в большую — Лундан. Здесь находилась хижина убитого иохорского помулу, в которой теперь жил мантри (род малайского начальника над оран-утан), который должен был сопровождать меня с четырьмя оран-утан. Шестого я не взял, так как у него была лихорадка, несмотря на которую его посылали, за неимением людей, со мною. Хижина находилась в красивом местечке; река была здесь широка, и растительность очень живописна; перед домом было посажено несколько кокосовых пальм, что придавало более разнообразия растительной декорации. Я вошел в хижину мантри, которая была довольно велика. Кроме большой постели, состоявшей из циновок, постланных на полу, с большим балдахином от москитов и очага с некоторою посудой, ничего не было. Жена мантри вышла нести за мужем кое-какие вещи. Он отправлялся на несколько дней, люди были не старые, и меня удивило немного их прощание — он почти не оглянулся, взяв вещи. Ни слова не было сказано между ними. Она, раз быстро оглянувшись в нашу сторону, пошла домой.