Путешествие вокруг вулкана - [3]

У всякой девицы есть свой о н. Есть, конечно, и у меня. Вернее — был.

— Хотя бы только взглянуть на детей! Василий Николаевич нас обеих приглашал. Говорит, приходите, пожалуйста, вместе.

— Я не пойду, Анна Васильевна!

— Дети же ни в чем не виноваты. Это даже жестоко. Анна Васильевна прикрывает дверь и спрашивает меня в упор:

— Ты его разлюбила?

— Разлюбила.

— Я тебе не верю! Почему же ты изменяешься в лице, когда только произносят его имя?

— Остаточные явления, Анна Васильевна. Знаете, как после острого нефрита. (Анна Васильевна — врач, и я стараюсь говорить на ее языке.)

— Гм! Я ничего не понимаю. Что за странная пошла молодежь… Два года назад, когда весь институт, вся Москва склоняла ваши имена… («Вся Москва» — надо понимать соседи и знакомые.) Ты же всем тогда бросила вызов: я его люблю! Не смотрела, что он женат. Тогда все тебя осуждали… кроме нас с Михаилом Герасимовичем. А теперь, когда он овдовел… никто ничего не скажет. Наоборот, осудят, если за него не выйдешь. Скажут, не захотела возиться с детьми.

— Пусть осуждают сколько влезет!

— Тася! Это уже нигилизм. Разве тебе безразлично мнение людей?

— Но не могу же я каждому объяснять свои личные дела. Хорошо, вам я скажу, в чем дело.

Я села на подоконник.

— Тебя не продует?

— О нет же! Анна Васильевна, вы добрый и душевный человек. Но как вы сами не поняли до сих пор? Неужели вы думаете, что я тогда испугалась разбить… семью? Семьи никакой не было — одна видимость, фикция. Только отъявленные ханжи могли считать э т о за семью. Но я вдруг поняла, что причина в нем самом. Его жена не была уж такой никудышной, как он уверял. Только слишком слабая и податливая. Мне ее очень жаль… Погублена жизнь. И не потому я покончила с этой историей, что испугалась тогда раз и навсегда общественного мнения. Я его испугалась — Василия. Он — кулак!

— Тася!!! Его родители были середняки, но их раскулачили. И вообще… При чем здесь происхождение? Он научный работник, кандидат наук.

— Он будет скоро профессором. Научные звания он приобретает с такой же жадностью, как его дедушка землю. Он жадный. Он хочет как можно больше урвать от общественного пирога. Захватить себе. Вы его не знаете, Анна Васильевна. Спросите вашего мужа. Михаил Герасимович его понимает лучше. С самого начала он предостерегал меня от Василия.

Анна Васильевна смутилась.

— Ты знаешь, как я тебя люблю, Тасенька… Мне хотелось устроить твою судьбу… Теперь, когда жена умерла…

— Покончила самоубийством!

— Что за вздор ты говоришь? Она же умерла от родов!

— Она знала, что ей нельзя больше родить. Думала, второй ребенок спасет семью. Чтоб удержать мужа…

Я наложила на поднос что попало с кухонного стола и понесла в столовую.

За ужином Михаил Герасимович расспрашивал девчат, довольны ли назначением. Кто доволен, кто нет. Кого посылали на Кавказ, Украину или в Брянское лесничество, были довольны, а кому достался Север — ежились.

— Это же — Север, самые леса! — успокоил профессор. Он стал было говорить на любимую тему — о значении работы лесничего, но, поняв, что сегодня не доходит, усмехнулся и переменил разговор.

Брачко-Яворский у нас самый любимый профессор! Красотой он не блистал, наверное, и в молодости. Круглолицый, почти без шеи, глаза — как чернослив, нос картошкой, полные свежие губы, небольшие усы, какие в заграничных фильмах бывают у «злодеев», невысокий, толстый, с изрядным брюшком, энергичный, подвижной, несмотря на комплекцию. Ему лет под шестьдесят, но он каждый год ездит по экспедициям. Несколько раз даже оставлял преподавательскую работу и путешествовал по Сибири, Заполярью. Он-то Севера не боится.

За ужином в центре внимания неожиданно оказался гость, что спал в столовой. Пока Анна Васильевна сватала меня в кухне, он храпел на всю квартиру, а пробудившись, умылся, повеселел и на вопрос профессорши, не выпьет ли водочки, ответил полным согласием. Почувствовав себя взрослым, лесничим, вдруг присоединился к нему и Кузя. Девчонки прыснули со смеху, но Кузя не обратил на нас никакого внимания. Рядом с плечистым гостем из Сибири он казался бледным цыпленком — длинношеий, худой, голубоглазый, в желтой распашонке.

Выпили они, как и положено лесникам при встрече, за русский лес. И тут девчонки набросились на Владимира Афанасьевича с расспросами.

— Естественно, мы хотим знать, — волнуясь, сказала Лиля Соболева, она сразу раскраснелась, даже вспотела, русая челочка прилипла ко лбу, — я, например, еду в Запечорские леса… Скажите по правде, лесничему очень тяжело? Ну, отсутствие культуры, скука и прочее… по правде?

Лесничий усмехнулся.

— Сказать по правде, девушка, скучать-то нам некогда. Не хватает дня, да и ночи не хватает, — выберется свободный часок, уснешь, как убитый. Столько писанины, что в лес еле выберешься, прямым-то своим делом заняться. А насчет культуры… Радио у каждого лесника есть. Теперь и кино стационарное открыли в поселке лесорубов — от нашего кордона всего четыре километра. Клуб… Молодежь, известное дело, потанцует после кино. Ну, а мне не до кино — некогда! Библиотека? А как же, тоже есть. При клубе. Большая. Если ничего не делать, и то хватит читать на несколько лет, а она ведь пополняется новиночками.