Путешествие вокруг моего черепа - [3]

с его пресловутыми «подлинными» балладами куруцев. У него встречаются, например, такие «поговорки»: «Бабьи слезы – что жменя проса», «Глаз с кривотою, а норов с привередою». Вот и извольте теперь себе представить, каково это разгадать в кроссворде присловье, которого сроду не слышал, да еще когда у тебя половины букв не хватает! Я уж подумывал о том, чтобы написать издателю разгневанное послание или прилюдно призвать его к ответу.

Да, по всей вероятности, в тот момент меня обуревали подобные намерения, поскольку помню, до какой степени я был взвинчен. «Кто… пе… резви… неет и… дет!» – мыслимое ли дело из этих обрывков составить мало-мальски внятную поговорку? Не хочу обременять совесть своего коллеги предположением, будто бы и недуг-то мой, по сути, начался с того злополучного кроссворда (как выяснилось, болезнь возникла раньше), однако факт, что я готов был на стенку лезть от злости. Что это за чертовщина такая «…резви… неет и… дет»? Нет такой поговорки и быть не может! Я аж покраснел от усердия, пытаясь реконструировать сей фольклорный перл сомнительной подлинности.

И в этот момент тронулись поезда. Точно, как по расписанию, в семь часов десять минут.

Я удивленно вскинул голову. Что бы это значило?

Послышался натужный, медленный скрип – так скрипят колеса локомотива, приходя в движение, – затем все нарастающий грохот, вот поезд проносится мимо меня, затем стук колес и гул постепенно, стихает: точь-в-точь как в песне бурлаков «Эй, ухнем!».

Должно быть, грузовик проехал. Я возвращаюсь к расшифровке загадочной поговорки.

Но не тут-то было: минуту спустя отправляется следующий поезд, в точно таком же темпе. Зашипел, трогаясь с места, локомотив, прогрохотали колеса и стихли вдали.

Я раздраженно оборачиваюсь к окну, выходящему в переулок. С каких это пор тут стали ходить поезда? А может, это опробовали какое-то новое транспортное средство? В последний раз мне довелось видеть поезд на улицах Пешта в бытность мою семилетним мальчишкой: паровик ходил вдоль улицы Барош, где мы жили. С тех пор, насколько мне известно, в столице движутся лишь трамваи, да и то не по Университетской улице.

Не иначе как промчалась лавина автомобилей.

Я в третий раз вскинул голову и лишь на четвертом поезде сообразил, что у меня галлюцинация.

Ярко выраженных галлюцинаций со мной никогда не случалось; понятно, что с этой первой я не сразу смог разобраться. Зачастую, еще со времен детства, со мной бывало, что я, сидя дома, а в особенности бродя по улице, слышал, как кто-то зовет меня по имени. Очень тихий, едва различимый голос шепчет: «Фрици!» – словно желая меня предостеречь; но чаще оставалось впечатление, будто меня окликает какой-то давний знакомец, стесняющийся своей бедности настолько, что не решается позвать громко, вслух. Да и голос казалось, вроде бы знакомый, вот только не знаю чей: кто-то из детской поры, забытый мною напрочь, какой-то дальний родственник – я считал его умершим, но он не умер, просто живет в нищете и скрывается, стыдясь этого, а сейчас ему необходимо спешно сообщить мне что-то, и после он опять тотчас же исчезнет. Поначалу я даже оборачивался на зов, но потом понял, что это проделки слуха, и подобные явления меня не тревожили; я знай себе шел дальше, не оборачиваясь, и даже свыкся, сроднился с загадочным голосом.

Но на сей раз со мною происходило совсем другое.

Звук был настойчивый, требовательный, сильный, – шум поезда причем настолько громкий, что заглушал реальные звуки; официант что-то говорит мне, а я не слышу.

Исходит этот звук не из окружающего внешнего мира – с удивлением констатирую я.

И как ни тщусь, а обнаружить источник звука не могу.

Тогда, значит…

Значит, он зарождается внутри меня, в моей голове.

Поскольку никаких других симптомов я не ощущаю, то шум этот не нахожу тревожным – всего лишь странным и непривычным.

Я убеждаюсь в том, что галлюцинирую. Однако с ума я не сошел, тотчас же добавляю я, иначе я не смог бы констатировать этот факт.

Тут нарушение какого-то иного характера.

Узкопленочный фильм

Ужинаю я дома; с января месяца мы с сынишкой ведем холостяцкую жизнь: его мать в Вене изучает фрейдизм и стажируется по части неврологии в клинике Вагнера-Яурегга. За ужином заходит разговор о начертательной геометрии и физике, и я в качестве примера упоминаю такой сложный механизм, как человеческая конструкция. Цини, будучи всего лишь пятиклассником, не замечает, что, пускаясь в рассуждения о природе и жизни, я нередко использую его в качестве подопытного кролика: небрежно, будто речь идет о материале, который ему предстоит усвоить в старших классах, я вперемежку с прописными школьными истинами подсовываю ему свои собственные теории, пока еще никому не известные, и пытаюсь опробовать их на нем. В данный момент его интересует механизм мышления, и я принимаюсь разглагольствовать об энграммах, о «проторенных» электрических путях в мозговом центре, об условных рефлексах и тут же – словно продолжаю говорить о вещах общеизвестных – сажусь на своего конька: теорию «автономной» деятельности человеческих органов. У каждого из наших органов в отдельности существуют свои специфические средства выражения, они умеют «говорить», нужно лишь понимать их язык. Приведя в пример самого себя, я выдаю за факт свое сокровенное желание (чем вам не аутизм?