Путешествие вокруг моего черепа - [16]

– Вот вам результат обследования, господин редактор. Срочно обратитесь с ним в какую-либо клинику. Рекомендую к Корани. Ну, а там вам скажут все остальное. Вам предстоит пройти еще немало обследований. Возможно, что и оттуда вас направят в какую-нибудь другую клинику, но главное, ни в коем случае не откладывать в долгий ящик. Лучше всего если вы обратитесь в больницу прямо завтра. И, разумеется, держите нас в курсе дела, сами понимаете, насколько нам не безразлична ваша судьба.

– Премного благодарен… вы очень любезны… что бишь я хотел сказать?… Ах да, вам ведь известно, что эти… эти кровоизлияния… могут вызываться опухолью мозга…

Он тотчас прерывает меня.

– Помилуйте, да я ведь говорил уже, мало ли что тут может оказаться. Ни в коем случае не следует заранее строить предположения. К тому же тогда у вас были бы головокружения, рвота, всевозможные нарушения рефлексов… но об этом не может быть и речи, вы давно так хорошо не выглядели. Итак, договорились – вы нас не забудете? Прошу прощения, я тороплюсь.

Я вскрыл конверт прямо на лестнице.

Та-ак, данные глазного обследования, но в этих цифрах не разберешься. А в конце крупным почерком вписан вердикт – мой приговор: застойный папиллит, левый глаз – полторы диоптрии, правый – две с половиной.

Я вкладываю заключение в распечатанный конверт. Медленно направляюсь к выходу. Странно, до чего легки мои шаги. Улица, все и вся вокруг сразу как-то изменилось… Но не в этом дело. О чем же я сейчас должен думать? Замечаю вдруг, что пальто у меня пообтерлось. Да, надо бы купить новое, причем давным-давно… Купить пальто? Нет, нет, сейчас надо заняться совсем другим. Я знаю, чем.

Четверть часа спустя я уже сижу в библиотеке. Отбираю для себя четыре книги: две зарубежных авторов и две венгерских. «Опухоли». «Человеческий мозг». «Головные боли». «Соматические изменения центральной нервной системы». Какая досада, что новейшей литературы не оказывается под рукой! Самое последнее издание и то двух-трехлетней давности.

К половине второго я узнаю примерно все, что меня интересовало. Надевая пальто, я пытаюсь подвести итог. Перед глазами мелькают фразы. В особенности назойлива следующая: «Опухоли эти рано или поздно приводят к неизбежной смерти, поэтому операционное вмешательство – удаление опухоли – рекомендуется обязательно, даже невзирая на нынешнюю неблагоприятную статистику, если диагноз и, разумеется, главным образом, рентгенограмма не оставляют сомнений в существовании опухоли и ее местоположении». Ей не уступает и другая: «Количество смертных исходов в результате оперативного вмешательства, учитывая все вместе взятое, к сожалению, по-прежнему исчисляется 75–85 процентами».[12]

С улицы Йожефа я выхожу на Кольцо. Куда, бишь, я должен идти? Ах да, еще до обеда надо бы забежать в редакцию за корректурой, надо заполнить счет.

Но почему же я иду так медленно?

Ведь сейчас я должен спешить, мне необходимо срочно уладить какое-то дело. Однако это не связано с клиникой, туда я пойду завтра. А сейчас мне надо обсудить кое-что с самим собой, обсудить срочно, и заниматься этим мне ужасно неохота. Кто-то язвительно и настырно точит меня изнутри; узнаю его, это мое второе «я», мой уменьшенный двойник, нахальный человечек, существующий абсолютно независимо от меня; он ходит-бродит где-то в глубинах моего организма, «иногда забредает в сердце, иногда пробегает по пальцам, а иной раз уляжется на мягкие выпуклости средь мозговых извилин и лежит себе там полеживает», – мое меньшое «я». Однажды в молодости я обнаружил его в себе и дал ему имя – Ячишка, а он в решающие моменты, когда я проникал в тайны жизни, когда изведывал любовь, когда испытывал веру в потусторонний мир, принимался бессовестно и нагло подзуживать: «Ну, а дальше что? Может, все-таки войдешь в разум, может, прекратишь витать в облаках?» Этот нахальный человечек и в последние минуты моей жизни усядется у меня где-нибудь на кончике носа, чтобы успеть поизмываться, поглумиться надо мной: «Интересно, что ты запоешь теперь? Может, выскажешься наконец или опять постараешься отмолчаться? Ну, выдай какой-нибудь звучный афоризм по праву последнего слова!» Вот и сейчас человечек этот упрямо ворошится в моей душе, донимает меня: «Никак надумал что-то сказать? А я вообразил, будто ты желаешь сделать некое признание. Да говори же, наконец, горе ты мое горькое! Или хоть знак какой подай! Только будь искренен – кричи, ори, вой, а у тебя даже бояться-то пороху не хватает!»

Но я и не кричу и не ору, а не спеша бреду дальше. Останавливаюсь перед витриной лавки, где продаются оптические приборы и вижу там песочные часы – не знаю почему, но в последнее время мне хочется во чтобы то ни стало приобрести их. Красивые, изящно перехваченные посередине песочные часы с установкой на пять и десять минут. Смотрите-ка, и совсем недорого.

И все же я не покупаю часы, а продолжаю свой путь. Но что это? Отчего все вокруг кажется мне таким условным, неправдоподобным? Все эти дома и магазины – ведь я тысячу раз их видел. Даже и не тысячу, а несколько тысяч раз. Ах, вот оно что…

Приходилось ли вам замечать, что какой-либо город воспринимается как чужой не только тогда, когда мы впервые видим его, но и в том случае, если мы прогуливаемся по нему в последний раз, перед отъездом, намереваясь отбыть навсегда, безвозвратно? Я задумчиво разглядываю вывески, знакомые витрины кажутся мучительно неузнаваемыми, и все вокруг словно съежилось, сжалось, уменьшилось в размерах; так иногда, увидев снова родной дом, двор, сад, где прошло твое детство, удивляешься, отчего раньше все это казалось тебе огромным и великолепным. И когда вновь возвращаешься в свое взрослое бытие, испытываешь боль не оттого, что так прекрасен и велик был утерянный рай, а оттого, что детские представления, которые могли бы питать душу в течение всей жизни, оказались столь мизерны и малоценны.