Путешествие в Русскую Америку. Рассказы о судьбах эмиграции - [2]

И уж совсем стало трудно, когда сравнительно недавно, в 60—70-е годы, зарубежная эмиграция стала получать свежее пополнение, когда начался приток советских граждан: евреев, армян, немцев, решивших уехать за границу. Хотя это явление приобрело довольно широкие масштабы, по всем идеологическим канонам того времени оно было необъяснимо, а следовательно, нереально.

После доклада Н. С. Хрущева на XX съезде, после возвращения из лагерей десятков тысяч людей и их реабилитации страна только-только начала приходить в себя, начали расшатываться привычные представления о внешнем враждебном мире… И снова медленный откат на целых двадцать — то, что называется теперь периодом застоя. Снова обвиняюще-прокурорский взгляд. Он мешал увидеть реальную жизнь и у себя дома и за границей, лишал возможности налаживать диалог с людьми, многие из которых тянулись к своей Родине. Родина отталкивала этих людей от себя. Сколько недоброжелателей мы приобрели! Скольких друзей потеряли!

Так было совсем недавно. Зачем долго объясняться. Вспомним вопрос анкеты: «Имеете ли родственников за границей?» Вопрос, стоявший где-то рядом с другими: «Состояли ли в других партиях?» и «Находились ли в плену или на оккупированной территории?» Естественно, родственников за границей ни у кого «не имелось». Они стали появляться только после 1956 года, у кого дядя, тетя, братья и сестры, даже дети. Сталинский взгляд на жизнь, согласно которому по мере развития социализма классовая борьба обострялась и по всей стране раскрывались «контрреволюционные заговоры», связанные со «щупальцами из-за рубежа», продолжал действовать после его смерти. Взгляд этот, его «теоретическая ценность» со временем стали оспариваться. Отношение по инерции оставалось.

И вот перестройка, гласность. Мы заново открываем собственную историю, заполняем белые пятна мира, в котором живем. Одно из них — судьбы соотечественников за рубежом. Это даже не пятно, а рана, кровоточащая рана сердца. Странно подумать, но до самого недавнего времени мы жили в неведении о судьбах даже самых великих своих ученых, писателей, художников, о тех семейных трагедиях, которые им пришлось пережить. Кому, кроме узкого академического круга, было известно, что дети Вернадского, сын и дочь, в 20-е годы жили в Европе, в годы войны оказались в Америке, что в глубокой старости, совершенно одинокий после смерти жены, Вернадский мечтал о встрече с ними, готов был ехать в Америку, но шла война, но дети — эмигранты… Основатель учения о ноосфере так и умер, не повидав тех, кого любил. А дочь его до самого недавнего времени жила в Америке, неподалеку от нас, четыре часа езды, но кто же знал?.. Мы, к сожалению, не знали.

Кто, кроме булгаковедов-архивистов и тех, кому была доступна зарубежная русскоязычная литература, знал, что революция расколола семью М. А. Булгакова, что двое его младших братьев оказались за рубежом, в Париже, что в первые годы, когда братья еще не стали на ноги, он пытался им помогать из Москвы, передавая часть гонорара от пьес, шедших во Франции. Лишь недавно опубликована переписка М. А. Булгакова с братом Николаем, прототипом Николки из «Дней Турбиных». И яснее становится смысл письма Булгакова к Сталину, в котором он просит о двухмесячном отпуске за границу: не только о поправке здоровья мечтал издерганный, затравленный писатель, он мечтал о встрече с братьями. И в этом ему было отказано. А история старшего брата Ивана Бунина, оставшегося в Советской России? Младший брат писал ему из Парижа, разыскивал через племянников и племянниц, старший бедствовал и писал за гроши портреты. Умер в нищете. Бунин все это знал…

Примеры можно множить и множить. Знаменитые, безвестные наши соотечественники тысячами нитей связаны с родной землей.

Всего одна цифра. За рубежами страны проживает около двадцати миллионов наших соотечественников, то есть каждый четырнадцатый по тем или иным обстоятельствам оказался в течение последнего века за границей.

Как? Почему так много? Кто они?

Тут нам, авторам, пожалуй, следует сделать оговорку. Обычно мы путешествовали по Америке вместе, но часто встречались с людьми, о которых рассказываем в этой книге, и порознь — в разные годы, в разных городах. Поэтому пусть не удивляют читателей перемежающиеся авторские «я» и «мы». Нас — двое. И у каждого из нас свои встречи, свое видение и свои воспоминания.

Вот встреча былых лет. Старушка молоканка в Сан-Франциско пригласила нас в гости. Домик маленький. Такой же ветхий, как сама хозяйка, он еле цеплялся за край холма. На стене старинные ходики. Старушка всю жизнь прожила на этих зеленых холмах, на берегу голубого океана, английского языка так и не выучила, не в состоянии заполнить анкету для получения пособия. «Даже русские испортились. Прошу перевести, а бесплатно здесь никто ничего не делает», — жалуется она. Прощаясь с нами, стоя на верху крутой лестницы, она машет иссохшей ручкой и бормочет: «О’кей, о'кей, благослови вас господь». И как всегда при таких мимолетных встречах, особенно со старыми людьми, — щемящее чувство, что больше не увидимся никогда.