Путешествие в Россию - [20]
Но я, милорд, вовсе не собираюсь издавать в России газеты вроде лондонских «Фога» или «Крафтсмена».[261] Правда такова, что если только в этой империи твердо установится право наследования трона и после долгого мира на него взойдет властитель честолюбивый и деятельный, то кто сможет положить предел его предприятиям? И кто отважится последовать за ним в его стремлениях? О нем можно будет тоже сказать:
Imperium oceano, famam qui terminet astris. [262]
И не кажется ли естественным, что в Европе столкнутся между собой и станут бороться за господство эти две нации, которые благодаря хорошим границам могут либо почти, либо вовсе не опасаться соседей; которые располагают многочисленными и дисциплинированными армиями; правительства которых тяготеют к войне, а многомиллионное население говорит на одном языке и исповедует одну религию? Возможно, наши потомки и увидят их поединок; мы же с Вами уже видели, как они точат друг на друга мечи.
Не знаю, милорд, смогу ли я до отъезда сообщить о себе какие-либо новости. Знаю хорошо, что неизменно буду Вас любить и почитать, ибо Вы человек, делающий честь тому острову, который делает честь Европе.
Письмо 7
13 августа 1739 г. Данциг
Ему же.
Данциг, 13 августа 1739 г.
Перед отплытием в Данциг я, милорд, получил в двадцать первый день прошлого месяца письмо от Вас в ответ на мое, посланное из Эльсингёра, и Вы в этом письме просите меня собрать все, какие возможно, известия относительно теперешней войны России с Турцией. Война эта и вправду особенная — в ней из-за свойств местностей, где проходят военные действия, и людей, с которыми приходится воевать, возглавившие войска полководцы принуждены отойти от традиционных приемов военного искусства. Кроме того, эта война для русских оказалась чрезвычайно важной, поскольку была направлена на то, чтобы сделать Оттоманскую империю некоторым образом зависимой от России, если и не окончательно ей подчиненной.
Все самое достоверное, что я об этой войне разузнал, я здесь напишу, а для начала сообщаю Вам, что, еще раз преодолев опасности, ждавшие нас в Финском заливе, мы второго числа этого месяца бросили якорь здесь, в Данциге. Кстати, Данцигу некоторое время тому назад тоже довелось испытать силу русского оружия:
Caesaris Augusti non responsura lacertis.[263]
Этот город пошел на огромные затраты, дабы увеличить свой обычный гарнизон с тысячи двести человек до трех тысяч; ему причинили крайне тяжелый ущерб пять тысяч бомб, брошенных русскими, и ему в конце концов пришлось внести несколько сотен тысяч рублей в казну императрицы, оружию которой он осмелился противостоять.[264] Депутатов города, которые были по этому случаю посланы в Петербург, императрица всячески обласкала, но не скостила ни копейки с наложенной контрибуции. На собственном горьком опыте Данциг постиг, как когда-то Марсель во времена Цезаря и Помпея,[265] что не следует вмешиваться в распри сильных мира сего. Придется ему впредь довольствоваться тем, что его консулы вместе с другими должностными лицами, составляющими городской Совет, — а также восемьдесят тысяч фунтов стерлингов дохода, гарнизон, укрепления и триста бронзовых пушек в городском арсенале — будут оберегать его от набегов, подобных тем, какие во времена конфедераций[266] совершали поляки. К тому же теперешнее устройство королевства не дает Данцигу оснований опасаться за свои привилегии, за свое членство в Ганзейском союзе и за свои свободы. Из восемнадцати тысяч рекрутов, которых должны были вместе поставить Литва и Польша, в наличии едва восемь тысяч. И это еще не самое страшное из зол, терзающих королевство. Пресловутое всеобщее вето,[267] право на которое имеет любой делегат, — это вето на благосостояние страны. Пять или шесть раз на протяжении столетия это королевство опустошалось войной из-за того, что королевская власть в нем является выборной. Смертельный удар могут нанести населению и торговле этой страны те фанатично настроенные поляки, которые ратуют за нетерпимость; а между тем евреи наводняют страну и высасывают из нее соки. Что же сказать о рабстве крестьян и о всевластии старост и прочих лиц, которые вершат дела, находящиеся в компетенции монарха? Жаль, добавляют истинные патриоты, что свобода Польши должна зависеть только от доброго расположения соседей, в то время как можно было бы должным образом защитить ее, устранив беспорядок, порожденный государственным устройством. И тогда опять расцвело бы и обрело былое влияние государство весьма населенное, производящее много зерна, омываемое большой рекой, впадающей в море, государство, которому не хватает только хорошего правительства и промышленности, им поддержанной, государство, которое уже пользовалось в мире огромным уважением. Но, что бы в будущем ни произошло (а если говорить начистоту, то ничего и не произойдет, ибо слишком многие заинтересованы в сохранении теперешнего беспорядка), можно сказать, что, хотя Данциг и зависит от польской короны, все королевство тоже в определенном смысле зависит от этого города, владеющего устьем Вислы. Именно сюда польские магнаты по реке свозят свое зерно, и отсюда происходят все их доходы. Они продают зерно данцигским купцам, поскольку полякам разрешается продавать его напрямую за границу только пять дней, во время ярмарки. Купцы ссыпают зерно в огромные амбары, которыми застроена значительная часть города, и затем перепродают шведам, получая взамен железо и китайский фарфор, особенно же — голландцам, считающим Данциг чем-то вроде торгового склада. Полагают, что зерна вывозится на сумму до миллиона фунтов стерлингов в год. Сейчас, однако, вывоз меньше, чем в прошлом, когда польское зерно уходило и в страны Средиземноморья и когда даже Венеция в пору большого недорода получала хлеб через Данциг. Считается, что упадок этой торговли в основном обусловлен преуспеянием, коего в Англии достигло среди прочего и сельское хозяйство, и системой премий земледельцам, вывозящим зерно с острова в годы, когда оно имеется там в изобилии. После зерна самой важной статьей дохода для Данцига являются всевозможные виды водки: Данциг для севера — то же, что для юга Корфу или Дзара.
