— Возьмем мой случай, случай с молодым Хью Баннистером. Он — сын моих самых лучших, самых добрых друзей — покойных преподобного Баннистера и миссис Баннистер. Их доброту ко мне во время моего пребывания в Англии я не забуду до конца дней. Они заменили мне отца и мать, я говорил с ними так же, как сейчас с вами. Во время каникул их дом становился моим домом. Они доверяли мне всех своих детей. Я часто гулял с маленьким Хью. Я водил его на похороны королевы Виктории и на руках поднимал его над толпой.
— Королева Виктория была совсем другой, — пробормотал Махмуд Али.
— Недавно я узнал, что Хью теперь торгует кожей в Канпуре. Вы не представляете, как мне хочется его увидеть, пригласить его сюда за мой счет, чтобы он знал, что этот дом — его дом. Но это бессмысленно. Англоиндийцы давно переделали его на свой лад. Он, наверное, подумает, что мне что-то от него нужно, а я не вынесу такого отношения от сына моих старых друзей. Что происходит с этой страной, спрашиваю я вас, вакиль-сагиб? [1]
Азиз присоединился к разговору:
— Зачем говорить об англичанах? Бр-р-р!.. Почему с ними надо либо дружить, либо не дружить? Давайте просто плюнем на них и возрадуемся жизни. Королева Виктория и миссис Баннистер были редким исключением, но обеих уже нет на свете.
— Нет, нет, я не могу с этим согласиться. Я встречал и других.
— Я тоже, — неожиданно отклонившись от своей темы, сказал Махмуд Али. — Дамы не похожи одна на другую. — Настроение собеседников изменилось, и они принялись вспоминать маленькие любезности и одолжения.
— Она очень искренне говорила «спасибо», а когда я кашлял, наглотавшись пыли, предложила свою микстуру.
Хамидулла мог вспомнить и более весомые примеры помощи со стороны англичанок, но его собеседник, знакомый только с англоиндийцами, был вынужден для этого изо всех сил скрести по сусекам памяти и в конце концов сказал:
— Но конечно, все это исключения, а они не являются правилом. Большая часть женщин похожа на миссис Тертон, а ты, Азиз, знаешь, кто она такая.
Азиз этого не знал, но сказал, что знает. У него были и свои разочарования — представителю подчиненной расы было бы трудно их избежать. Допуская исключения, он соглашался с тем, что английские женщины высокомерны и корыстолюбивы. Разговор лишился своей живости, став скучным и нескончаемым.
Вошел слуга и объявил, что обед готов, но никто не обратил на него внимания. Пожилые мужчины сели на своего вечного конька — заговорили о политике. Азиз выскользнул в сад. Сладко благоухали деревья — вечнозеленая чампака — и в голове Азиза зазвучали персидские стихи. Обед, обед, обед… Азиз вернулся в дом и обнаружил, что теперь отлучился Махмуд Али — ему срочно потребовалось о чем-то поговорить с конюхом.
— Пойдем, поговорим пока с моей женой, — предложил Хамидулла, и они битых двадцать минут провели за занавеской женской половины. Бегума[2] Хамидуллы приходилась дальней теткой Азизу и была его единственной родственницей в Чандрапуре, и теперь она, пользуясь случаем, принялась рассказывать об обрезании, которое в семье праздновали с неподобающей помпой. Отделаться от бегумы было трудно, так как жена могла пообедать только после мужчин, и она затягивала разговор, чтобы не показаться нетерпеливой. Покончив с обрезанием, она перешла к делам родственным и тотчас поинтересовалась, не собирается ли Азиз жениться.
Скрывая раздражение, он почтительно ответил:
— Достаточно с меня и одного раза.
— Да, — поспешил к нему на помощь Хамидулла, — не надо его дразнить, он с лихвой исполнил свой долг и содержит семью — двух мальчиков и их сестру.
— Тетя, им хорошо живется с матерью моей жены, в доме которой она умерла. Я вижусь с детьми, когда хочу. Они еще очень малы.
— Он отсылает им все свое жалованье, а сам живет, как бедный клерк, и никому не рассказывает почему. Что же еще можно от него требовать?
Но сбить бегуму с избранного пути было невозможно. Сменив для вида тему разговора, она, произнеся несколько вежливых фраз, снова вернулась к ней.
— Что же станется с нашими дочерьми, если мужчины отказываются жениться? — сказала она. — Им придется выходить замуж за мужчин ниже своего круга или…
И тут бегума принялась в сотый, наверное, раз рассказывать старую-престарую историю о даме царской крови, не нашедшей мужа в том узком кругу, в каком она вращалась, и так и оставшейся незамужней. Сейчас ей тридцать лет, и она никогда уже не выйдет замуж, потому что теперь уже никто не захочет на ней жениться. Бегума рассказывала свою сказку, а мужчины все больше проникались убеждением, что эта трагедия ложится несмываемым пятном на все светское общество — лучше уж полигамия, чем лишение женщины положенных ей от бога радостей — замужества, материнства, власти в доме и много чего другого; и с каким лицом предстанет в свой смертный час перед своим и ее творцом мужчина, отказавший во всем этом женщине?
Уходя, Азиз, как всегда в таких случаях, произнес:
— Возможно, я женюсь… Но не сейчас.
— Не следует откладывать вещи, которые считаешь правильными, — назидательно произнес Хамидулла. — Индия потому и оказалась в таком плачевном положении, что мы вечно все откладываем на завтра.