Путешествие на юг - [47]

Целуй.

Т о л я (помедлив). Не на пожар.

Н а д я (берет его под руку, ведет к зеркалу, которое предполагается за кулисами слева). Как тебе мой наряд? Видишь, бисер нашит? Отчасти мода, но главное — броня. От твоих ненормальных поклонниц: завистливые взгляды, как пули, — изрешетят.

Т о л я. Рядом с тобой я на пингвина похож. Эх, мне бы бакенбарды гусарские, как у Алика Шмакова. Перед зеркалом тебе не со мной, а с ним надо стоять.

Н а д я. Но ведь, Толенька, это когда-то такая профессия была — гусар. А теперь гусарство — видимость, пижонство одно.

Т о л я (приподнимаясь на цыпочки). Зато у Шмакова рост. А у меня?

Н а д я. Талант. А талант пусть карлик, пусть лилипут, а все равно с Останкинскую башню высотой. (Закидывает руки ему на шею, подставляет щеку.) Может, рискнешь?

Т о л я. В Древнем Риме ты бы куртизанкой была.

Н а д я. В Древнем Риме я бы рабыней была. Мой прадед из крепостных, дед на Каслинском заводе у кузнеца в подручных ходил. (Вскользь.) Курточку надо приталить, брюки расклешить, бабочку сменить — сейчас широкие в моде. (Отошла, села за столик.) Мы здесь сидели недавно. С Аликом Шмаковым и с Эдиком — клевретом его. Это в честь того, что Шмаков окончил институт и получил свое первое назначение в торгпредство за рубеж. Может быть, тебе неприятно, когда я про Шмакова говорю?

Т о л я (принялся за уборку посуды с соседнего столика, легко). Ну что ты, радость моя. Ты ко мне цепью не прикована. С кем хочешь, с тем и сиди.

Н а д я (играя). А вдруг я к тебе чувствами прикована? Цепь перепилить можно, а чувства — даже тоненькие-тоненькие, с паутинку — и лазерным лучом не перережешь. (Некоторое время наблюдает за ним, затем с прежней беспечностью.) Ты думаешь, Шмаков год назад гитарой меня подманил? Нет, мужским характером. Взял на измор. Каждому, кто за мной ухаживать начинал, грозился ноги переломать.

Т о л я (опешил). Да ну? (Рассмеялся.) Ничего себе Орфей. Ему бы на сцену с пистолетом, а не с гитарой выходить.

Н а д я. Женщине всегда льстит, когда пытаются завоевать ее любовь.

Т о л я. Чем? Шантажом? Да как же такому завоевателю границы дозволенного объяснить? Если шантажом можно, то почему доносами нельзя? Почему соперника в государственной измене не обвинить? Или того проще: подкараулить в подворотне да и ломом по голове.

Н а д я. Пожалуйста, не ревнуй. Тем более невпопад.

Т о л я. Я не ревную, душа моя. Я философствую и шучу.

Н а д я. После того как я твои песни услышала, шмаковские я не воспринимаю всерьез. Верблюжий стиль, туристский репертуар. У них, у туристов, рюкзак на горбе, гитара через плечо. Им к вечеру не до тонкостей, им чего попроще давай — для бодрости, не для души. (Помолчав.) Может быть, объяснишь?

Т о л я. Что?

Н а д я. Курточку, поднос.

Т о л я. Ты же видишь — чего объяснять.

Н а д я. А все же? Художник отправляется в народ?

Т о л я (торжественно поднял палец). Человек зарабатывает на жизнь.

Н а д я. У вас в семье принцип — к самостоятельности приучать? Для торжества естественного отбора бросать ребенка в воду и смотреть, выплывет или нет?

Т о л я. Мне — ребенку — восемнадцать лет без пяти дней. (Усмехнулся.) В общем-то, глупость, чепуха. Совпадение виновато. Хотя после десяти лет математической школы должен знать, что это неизбежно должно было произойти.

Н а д я. Что?

Т о л я. Да это самое, то, что я в парк случайно забрел. Сижу на скамейке за теми кустами, песенку сочиняю. Ты сказала, что будешь вечером занята. Я обиделся, решил свою обиду зарифмовать. «Зачем нам красота? А вдруг она не та? А вдруг за нею только пустота?» И вот, значит…

Н а д я (оживилась, перебивает). Это ты новую песню сочинил?

Т о л я. Ну да, и вот, значит…

Н а д я. «Зачем нам красота? А вдруг она не та?»

Т о л я (словно отмахиваясь). Это еще вчерне. И вот…

Н а д я. А дальше?

Т о л я. «А вдруг за нею только пустота».

Н а д я. Гениально! Если из-за меня вдохновился, мне и посвяти.

Т о л я. Ладно. И вот…

Н а д я. Инициалами. Посвящается Н. П.

Т о л я. И вот сижу и слышу голоса. Молодой на подвыпитье, с небрежностью пирующего молокососа: «Папаша, получите десятку, сдачу оставьте себе». И старческий: «Я вам не папаша и на чай с молодых людей не беру, поскольку швыряете деньги, заработанные отцовским горбом». (Помолчал, проверил впечатление от сказанного.)

Н а д я. Но, Толенька, я же не скрывала, что обещала вечер с Аликом Шмаковым провести. И я только сейчас призналась, что была в этом кафе.

Т о л я (играя). Мадам, должен вас разочаровать: ревность тут ни при чем.

Н а д я (с некоторой долей обиды). А если ни при чем, то незачем было подглядывать из-за кустов.

Т о л я. Я и не подглядывал. Говорю же: случайно забрел. Ну вот, оборачиваюсь и вижу: ты, Алик и Эдик за столиком, а перед вами старичок. Эдик наглеет, закидывает ногу за ногу и с ухмылочкой говорит… Не помнишь, что он сказал старичку?

Н а д я. Помню. «Вы мне действительно не папаша. Папаша у меня адвокат, известный человек. Вы официант. Будем держаться на уровне наших общественных положений…»

Т о л я (продолжая). И… «будьте столь любезны, милейший, включите нам «меломан». (Шутливо декламируя.) И тогда старичок взял, как нищий, пятачок и поплелся включать «меломан».