Путешествие на юг - [24]

Т о н я. Ступайте за занавеску. Там возле печки веревка натянута. Повесьте одежду — высохнет через час.

Б а р м и н (после секундного размышления). Дельный совет. (Отстраняет Тоню, которая помогает ему подняться.) Не надо, попробую сам.

Т о н я. Я вам тулуп и валенки дам.

Бармин скрывается за занавеской. Тоня выходит в сени, вносит валенки и тулуп, кидает то и другое за занавеску. Берет тряпку и вытирает мокрые следы на полу.

Б а р м и н (философствуя). Любопытно наблюдать, до чего человеческие эмоции порой не совпадают с истинной сутью вещей. Вот, например, ты. Какое сейчас настроение у тебя?

Т о н я. А какое у меня может настроение быть?

Б а р м и н. Прекрасное. Ты должна радоваться. Более того — ликовать.

Т о н я. По какой же причине я должна ликовать?

Б а р м и н. По самой великой из всех причин. Ты человека от смерти спасла. Подарила миру еще одну жизнь. Если бы ты меня за шест не вытянула — плыть бы мне сейчас подо льдом… Эй, Антонина!

Т о н я. Да?

Б а р м и н. Что ты делаешь там?

Т о н я. Ликую.

Б а р м и н. Умница. А еще?

Т о н я. Пол подтираю. А что?

Б а р м и н. Деликатный вопрос, водка у вас есть?

Т о н я. Нет. Федор Кузьмич не пьет.

Б а р м и н. Так и я не пью. Мне бы от простуды глоток. Ну, на нет и суда нет. Авось пронесет. (Выходит из-за занавески в валенках и тулупе.) Ну как?

Т о н я (кинула на Бармина взгляд). Нормально.

Б а р м и н. «Все возвращается на круги своя». (Объясняя.) Цитата из Библии. Дед у меня в таком тулупе ночным сторожем в Петербурге вокруг Елисеевского магазина ходил.

Т о н я. Нога-то у вас как?

Б а р м и н. Хромает, дьявол ее побери! (С трудом усаживается в кресло.) Но ползком я и с больной ногой доберусь.

Т о н я (опешила). Вы что же, опять собираетесь тонуть?

Б а р м и н. Фу, Антонина! «Тонуть»! Тонут пусть те, кому жизнь не мила. А я метров на тридцать выше возьму. Там лед попрочней.

Т о н я. Ей-богу, вы не в себе.

Б а р м и н. Увы, Антонина, устойчивое здравомыслие — мое неоспоримое достоинство. Оно же, впрочем, и моя единственная беда. Ни мелодия «Аппассионаты», ни теория относительности не могли бы родиться под этим обманчиво высоким лбом. Я могу всего-навсего защитить диссертацию, потому что ее пора защитить, и ползти по льду, потому что ситуация требует, чтобы я полз… Присядь, я должен кое во что тебя посвятить. (Закуривает, помолчав.) В двухстах километрах отсюда в горах лежит сейчас двадцатилетний мальчишка — мой студент. Рядом с ним валяется исковерканная рация. Он бредит. У него разбита височная кость и сломаны обе ноги. С ним остались моя помощница и наш проводник. Лекарств почти никаких. Сутки они кое-как смогут поддерживать в нем жизнь. Но если я сегодня не вызову туда вертолет, будет поздно. (Помолчал.) Одно неосторожное движение — и все летит в тартарары… Мы оставили машину внизу, поднялись в гору и уже почти подобрались к той пещере. Нам оставалось только перемахнуть через расщелину… Я сказал ему: оставь рацию здесь, трудно удержать равновесие с таким грузом за спиной. Но он был чертовски упрям… Ты когда-нибудь видела, как человек падает с пятнадцатиметровой высоты? С бессмысленным предсмертным криком, от которого встают волосы на голове…

Т о н я (не сразу). Разве ему станет легче, если вы будете подо льдом?

Бармин не отвечает.

(Просто.) Ладно, тогда попробую я.

Б а р м и н (усмехнулся). Прекрасный выход из положения, не правда ли? Я, между прочим, бывший солдат. Не в моих правилах прикрываться от пули детьми. (Наблюдает за Тоней, которая берет с лавки пальто. Строго.) Подойди ко мне! (Глядя подошедшей Тоне в глаза.) Сейчас ты снимешь пальто, найдешь в рюкзаке бинт и перетянешь мне ногу.

Т о н я. Нет.

Б а р м и н (как крайнее средство). У меня очень болит нога.

Тоня, помедлив, сбрасывает пальто, развязывает рюкзак.

Спасибо. (С прежней шутливостью.) Мне нравится твой характер и ум. Но когда у человека характера больше, чем ума, он совершает глупые поступки. Я за то, чтобы всегда чуть-чуть перевешивал ум… Кстати, расстегни планшет. Очень может быть, что Софи Лорен я прихватил с собой.

Т о н я (поднимает выпавшую из планшета фотографию). Кто это?

Б а р м и н. Покажи… Это не Софи Лорен. Этой фотографии четырнадцать лет. Слева — моя жена, справа — я, а двухлетний карапуз у меня на руках — моя дочь.

Т о н я (усмехнулась, после паузы, тихо). Двухлетний карапуз — это я.

Сцена погружается в темноту. Потом она освещается снова. Пауза означает, что по сценическому времени прошел час. Б а р м и н  одет как в начале первой картины. Только на левой больной ноге вместо сапога — валенок. Теперь на его лице заметны переживания последних суток. Перед нами уже не преуспевающий ученый — моложавый, азартный, уверенный в себе человек. Ему пятьдесят. И сейчас, когда он пишет, склонившись над столом, изредка поправляя на переносице очки, ему именно пятьдесят. Т о н я  стоит, прислонившись к печке, сосредоточив внимание на экране телевизора. Знает, что время от времени Бармин отрывается от работы и смотрит на нее, но намеренно не замечает этого.

Б а р м и н (наконец решившись прервать тягостное молчание, кладет карандаш, снимает очки)