Путешествие на юг - [15]

В а л е р к а (с комическим отчаянием). Машка, попробовал — не могу.

М а ш а. Чего не можешь?

В а л е р к а. Ничего не могу. Бездарен. С чем и поздравляю человечество и себя.

М а ш а (подходит к мольберту). Я слыхала, в Америке шимпанзе заставляют рисовать.

В а л е р к а. Чего несешь-то, Балагуева? Человек в отчаянии, не добивай.

М а ш а. Учиться надо. (Поднимает кисть, выбирает на палитре краску.) Без ученья и дитё не пойдет. Я вон жиличке верхней кофей понесла. Почему, говорит, чашку без блюдца подаешь? В другой раз с блюдцем понесла — почему, говорит, ложка в чашке торчит? В третий раз я ложку на блюдечко положила. Спасибо, говорит. Выучилась, ничего. (Касается кистью холста.) Я когда первый раз маслом попробовала писать, наш учитель рисования за голову схватился. По рисунку я у него первой ученицей была. А тут — будто кошка водила хвостом. И ведь, кажется, знаю, какую куда краску хочу положить, а не получается. Не слушается рука.

В а л е р к а. Машка, не подавляй. Поешь в самодеятельности — пой. В Ван-Гоги не лезь.

М а ш а. Я и не лезу. Теперь у меня картины дальше районных выставок не берут.

В а л е р к а. «Теперь»! А раньше куда брали? В Париж?

М а ш а. Ага. И в Дели еще. Мне там, на выставке детского рисунка, премию присудили.

В а л е р к а (все это явно производит на него впечатление, которое он тщетно пытается спрятать под маской шутовства). Машка, может, ты и перпетуум-мобиле в состоянии изобрести?

М а ш а. Это вечный двигатель, что ли? В физике и математике я едва на четверку тянусь. Видел, как я деньги считаю? — не сходится никогда.

В а л е р к а (уже стоит у Маши за спиною; присвистнул). Машка, преклоняюсь и дарю! Все забирай! А мне пускай Вера малярную кисть пришлет. Гений ты! Ван-Гог.

М а ш а (не прекращая работы). Так ведь учусь. Два раза в неделю на занятия хожу. В районный Дворец культуры. Десять километров — если в оба конца.

В а л е р к а. Очень просто, конечно. Главное — ноги иметь. (Помолчав.) Не только деньги у тебя не сходятся. Ничего не сходится у тебя. В таланте главное, что он не от мира сего. Чокнутый он. Вообще-то он не чокнутый, но нормальным людям кажется таким. Потому что на них не похож. А ты, Балагуева, нормальна, как табуретка эта. На четырех ножках стоишь. Как же это? И суетность в тебе есть, и расчет. Ведь для таланта это погибель, смерть. Талант — и гладиолусы! «На два рубля — пять». Перпетуум-мобиле — невозможная вещь!

М а ш а. Все выложил?

В а л е р к а. Нет.

М а ш а. Тогда для другого раза побереги. (Отдает ему кисть, идет.)

В а л е р к а (вслед). И правды, между прочим, только мелкие людишки боятся.

М а ш а (останавливается; вдруг). Негодяй ты все-таки, негодяй!

В а л е р к а. Ого! Машка, ты что?

М а ш а. Слово я себе дала — не вмешиваться. Будто не знаю, будто не касается меня. Но уж если у тебя лицемерие натурой стало… И ведь чуть не поверила в бескорыстие твое. Потому — хочется верить, что рядом люди, а не сквалыги живут. Ты бабку мою поминаешь на каждом шагу. У бабки моей зарплата шестьдесят рублей. Она из себя святую не строит, правильно говоришь — одни рубли у нее на уме. А ты скажи, сколько мать зарабатывает у тебя?

В а л е р к а (ничего не понимая). Что это на тебя нашло?

М а ш а. От вопросов не увиливай. Штурман дальнего, плавания небось немалые деньги привозит домой. И пенсия у отца твоего побольше, чем зарплата у Таисьи моей.

В а л е р к а. Не знаю. У нас о деньгах разговоры не ведут.

М а ш а. Чего же вести, если они есть. «Вера уехала неожиданно»! И хоть бы глаза в сторону отвел. Нет. До такого нахальства лицемерие довел, что и соврет — не сморгнет! Будто и не знает, почему она за пять минут чемодан собрала.

В а л е р к а. Что-то ты, Машка, невразумительное плетешь.

М а ш а. Прикидывайся, прикидывайся дурачком. Дядя твой ханжества этого лишен, он вчера вечером все выложил как на духу. Похвалялся перед бабкой моей. Дескать, сестра благодарность должна ему объявить, дескать, мужчина в доме появился, племянника вразумил… Да у моей бабки воображения бы не хватило, чтобы за телефонные разговоры по гривеннику взимать. А ты допер с Голиафом своим!

В а л е р к а. Какие гривенники? Чего несешь?

М а ш а. Ах, значит, не ты возле телефона ящичек к стенке приколотил?

В а л е р к а (недоумение его все возрастает). Отец приколотил. Для бумаг.

М а ш а. Был для бумаг. А теперь: по телефону поговорил — гривенник положи. «Мы, дескать, не нанимались за ваши разговоры платить». В душе помылся — двугривенный гони.

В а л е р к а (орет). Кто гони?! Кому гони?!

М а ш а. Семен Семенович гони. Вера гони. А кому — знаешь лучше меня. Не мне — тебе дядя вчера десятку с доходов отвалил.

В а л е р к а (со смутным подозрением). Ты говоришь, Вера чемодан наспех собрала. Почему?

М а ш а. Артист! «Друзья у меня в доме живут»!.. Да потому, что вы с дядей цену ей за комнату назначили — три рубля. Дескать, в такой комнате не одна, а три койки могут стоять. А откуда у студентки деньги такие — трешку в день отдавать?

В а л е р к а (схватившись за голову). Машка! Стой!! (После паузы.) Это что же, дядя с Семен Семеновича, с Николая и с Веры деньги берет за жилье?