Путешествие на высоту 270 - [8]

– Лампу погасить или почитаешь?

– Гаси, – отвечаю я. – Да не оскудеет рука твоя.

Я накрываюсь с головой одеялом и погружаюсь во фронтовые воспоминания. Ни на миг не затихает в ушах лязг танковых гусениц. Я на поле боя.

* * *

Что-то громко падает на пол, и я разом просыпаюсь. В комнате холодно. Слышу, как мать спрашивает:

– Что это было?

– А зачем на дороге поставила? – отвечает отец.

Я натягиваю на себя одеяло. Еще темно, но, пока отец уйдет на работу, он всех разбудит. Мы к этому привыкли. Он ходит из комнаты в комнату и бормочет:

– Брюк моих не видала? Шайтан бы побрал…

– Под вешалку упали, вон там, под рубашкой.

– …Аллах Всевышний, где же носки-то?

– Около ниши, вон там, рядом с зеркалом.

– Зачем пальто мое сюда кинула? Вот ведь! Накрой девочку одеялом. Простудится же.

Он садится и пьет чай, я слышу из своей комнаты, как он прихлебывает. Сажусь в постели, обхватив колени руками. Отец входит в комнату. Ведет рукой по стене и щелкает выключателем. Я встаю.

– Салам!

– Сегодня уезжаешь, нет?

– Да, папа.

Пальто отца застегнуто доверху, и шея замотана черно-белым шарфом. Он сутулится, словно шея и голова тянут его вперед. Обнимает меня, и его колючая грубая борода тычется мне в лицо.

– Не забывай писать, мама твоя больная. По телефону звони, не трави ей душу. Друзья в увольнение поедут – с ними писульку передай.

Его голос дрожит. И сам он дрожит, несмотря на то, что одет для улицы. Он хватает мою руку и что-то сует в нее. Я хочу оттолкнуть его руку, но он говорит:

– Тебе понадобится, там нужно будет что-то купить.

И он, поцеловав, оставляет меня, гасит свет в комнате. Уходит, но, пока не наденет ботинки, дверь не закроет… Так бывает каждый день, и холод вливается в комнату. Я дрожу. Наконец дверь закрывается, и я смотрю на него через окно. Посреди двора он сильно сморкается и, как бы неуверенно покачнувшись, тянется к стволу голого дерева, вытирает руку о ствол. Но не останавливается, уходит. И даже когда он на улице, я еще слышу звук его шаркающих шагов.

* * *

Получив направление на фронт, я успокаиваюсь. Решаю идти домой пешком. Мне кажется, воздух сегодня пахнет уже иначе. Дует прохладный ветерок. А мороза прошедших дней нет и в помине. Небо – голубое, прозрачное, чистое. Я уже словно бы и не в городе, а на войне. С этого фронта ушел на тот фронт. Мечты мои летят высоко…

– Э, осел, ты о чем задумался?

Я прихожу в себя. Я на проезжей части, и позади меня машина остановилась и сигналит, не переставая. Водитель высунулся из окна и с яростью глядит мне в глаза.

– Что он застыл, как труп, оттащи его!

Кто-то берет меня за руку и тащит с дороги.

Водитель яростно газует и уносится прочь. Я медленно иду дальше по краю дороги. По канаве вдоль улицы течет грязная вода, и канава до половины забита грязью.

– Эй, ты где витаешь?

Я останавливаюсь и чувствую, что готов взорваться. Я его сейчас своими руками задушу – кто бы он ни был. Оборачиваясь, говорю:

– Паренек, мать твою, ты…

Это Али – он хохочет. Я бросаюсь к нему – кулаком собираюсь ему дать по физиономии.

– О Аллах, теперь, значит, я у тебя «пареньком» стал?

Я обнимаю Али и рассказываю о том, что было только что.

– Пойдем-ка выпьем прохладительного, – говорит он.

– В такой холод?

Вместо ответа он хватает меня за руку и тащит к тележке, с которой продают дымящуюся вареную свеклу.

* * *

Звоню в звонок. Мать открывает дверь, Ройя здесь же, держится за ее чадру. Али внутрь не входит, говорит:

– Мне нужно идти, моя старушка уже извелась, что я опаздываю. Будь готов, в четыре часа я за тобой зайду.

Ройя кивает ему и, кокетливо произнося слова, спрашивает:

– В четыре часа куда моего братика заберешь?

Али отвечает, подражая ее выговору:

– Заберу его на фронт, ненаглядного твоего! Я уже сто таких, как он, под воду утащил. И-и-и… В четыре часа куда моего братика заберешь!

Со смехом я толкаю его в бок, выпихиваю на улицу. Возвращаюсь в дом. Мать уже ушла, а Ройя возвращается со мной. Обняв ее, вхожу в дом. Мать накрывает на стол, и я сажусь к столу. Мустафа выходит из комнаты, здоровается и садится рядом со мной. Мать бранит его:

– Чуть подальше не можешь отсесть – чего прилип к нему?

Мать ест совсем немного: я вижу, как ей не по себе. Потом она идет к комоду и вываливает мои вещи. Кладет на пол мой рюкзак и начинает укладывать его. Ройя подходит к ней и сидит рядом так смирно, будто держит в руках кружку, полную воды. Мать порой смахивает слезу углом платка. Мустафа убрал посуду со стола и опять взялся за уроки. Я прислоняюсь к стене, потом ложусь. Мать садится так, чтобы всё время меня видеть. А я не могу выдержать ее взгляда. В нем целый мир мольбы и бесконечность надежды. Я притворяюсь, что сплю. Мать подходит ко мне и приносит мой рюкзак. Мустафа спрашивает:

– Мама! А когда братец вернется?

– Тише ты! Не буди. Месяца через два-три.

– Мама! А как становятся шахидами?

В комнате тишина. За окном туда-сюда летают озябшие воробьи и чирикают. Мать говорит:

– Сходи-ка с сестрой своей, возьмите денег из моей сумки и купите что-нибудь братцу в дорогу!

– Что? Что же купить? – спрашивает Мустафа.

– Откуда мне знать! – сердито отвечает мать. – Печенья, например.