Путешествие мясника - [93]

— Элли, ты сможешь найти этого человека?

— Он тут работает с одной из групп туристов. Поваром. Я его найду. — Элли разворачивается и быстро идет в сторону кухни.

Кезума стоит, скрестив на груди руки, и молча оглядывает лагерь. Уже совсем рассвело, и непрерывный ручеек туристов перетекает из палаток к туалетам, потом в столовую и, наконец, к машинам. Палатки уже начинают снимать и сворачивать. Все хотят быть у ворот парка в тот самый момент, когда они откроются. Мы явно задерживаемся, и я, хоть это и глупо, начинаю чувствовать себя виноватой, как будто нарочно делаю из мухи слона, раздувая из ничего проблему.

— Послушай, он меня не обидел, не сделал мне больно, ничего страшного не случилось. Я только хочу получить обратно свой телефон.

Элли быстро возвращается вместе с моим ночным визитером; тот явно испуган, но разыгрывает удивление. По дороге Элли что-то энергично говорит моему обидчику, и тот трясет головой с видом оскорбленной невинности. У меня в душе опять поднимается злоба. Они подходят к нам, и Кезума расправляет плечи.

— Джули говорит, что ты два раза приходил в ее палатку этой ночью. И приставал к ней.

— Нет-нет, клянусь… — Он трясет головой, словно еще не решил, кивать ею или отрицательно качать. — Ну ладно, это правда. Я приходил к ней в палатку. Она очень красивая, я хотел быть с ней…

Кезума перебивает его на суахили, мужчина пытается ответить, но Кезума продолжает сердито говорить, и, хотя я, разумеется, не понимаю ни слова, мне ясно, что он его сурово отчитывает. Люди начинают оглядываться на них. Мой обидчик опять переходит на английский и поворачивается ко мне:

— Мне очень-очень жаль. Я прошу прощения за то, что пришел к вам в палатку. Но я ведь ушел, когда вы сказали, верно?

— Да, но…

— И я клянусь всем, чем хотите, что второй раз я не приходил. Может, это был кто-то другой, какой-нибудь плохой человек…

— Послушай, я вовсе не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Просто верни мой телефон.

— Но я его не брал… У меня нет вашего…

«Какая же я сука, — проносится у меня в голове неожиданная мысль. — Я ведь навсегда порчу жизнь этому парню. Достаточно посмотреть, до чего испуганное у него лицо». Мне хочется махнуть на все рукой и уйти, но Кезума и Элли уже взяли парня в тиски и в два голоса на суахили что-то выговаривают ему, придерживаясь схемы «злой коп/добрый коп»: Элли явно старается убедить злоумышленника и говорит рассудительно, а Кезума едва сдерживается, чтобы не закричать. В какой-то момент он отдает приказ Лейану на языке масаев, и тот, бросив на мужчину угрожающий взгляд, идет в сторону стоящего на самом краю территории домика местного полицейского.

Мужчина, тяжело вздохнув, отходит на пару шагов и устало опускается на ящик с припасами. Кезума сердито качает головой.

— Он говорит, что у него нет твоего телефона, — объясняет он мне. — Он думает, раз мы масаи — то круглые дураки. А на самом деле дурак — он сам. Почему ты не позвала нас ночью? Мы бы с ним разобрались.

— Извини. Я подумала, что сама справлюсь. Не хотела вас беспокоить.

— Мы здесь как раз для того, чтобы с тобой ничего не случилось. Ясно?

— Да, ясно.

Лейан возвращается вместе с очень высоким мужчиной в форме. Высокие скулы, покрытые ритуальными шрамами щеки и пристальный, непроницаемый взгляд. Он из тех, кто наводит страх даже в самых спокойных ситуациях. Весь разговор повторяется снова, на этот раз главным образом на языке масаев. Полицейский по ходу рассказа делается все более суровым, а двое фигурантов: я и человек, дважды забравшийся ко мне в палатку, — все более несчастными и виноватыми. Солнце стоит уже высоко, и все остальные успели собраться и уехать.

К нам подъезжает машина с охранником за рулем. Полицейский приказывает моему обидчику сесть на заднее сиденье, и охранник увозит его. Потом Кезума, Элли, полицейский и я садимся в нашу машину и едем следом. Лейан остается в лагере, чтобы собрать палатки и упаковать вещи — за всем шумом и выяснениями у нас не хватило на это времени. Элли сидит за рулем, а Кезума всю дорогу до полицейского участка что-то говорит представителю закона, и постепенно оба все больше распаляются. Иногда и Элли тоже пытается вставить словечко. Время от времени полицейский делает сердитые жесты в мою сторону. Несколько раз я слышу слово «мзунгу» — до сих пор оно мне даже нравилось, но в его устах звучит зловеще. Постойте, он что — считает, будто это я во всем виновата? Мое лицо заливает краска, а к глазам подступают слезы. Что они там говорят обо мне? Что все неприятности приключились из-за меня? Но я же не хотела поднимать шум! И я не сделала ничего плохого! А если и сделала, они об этом не знают. Или Элли им все рассказал? Единственное, что дает мне силу не расплакаться, — это злость на подобную несправедливость. Я не отрываясь смотрю в окно до тех пор, пока машина не останавливается у низкого бетонного здания с жестяной крышей. Внутри находится полицейский участок: маленькая комната, где собрались уже семь или восемь человек, включая моего ночного гостя. Мужчины обмениваются короткими репликами, и время от времени один из них задает мне какой-нибудь вопрос, вроде: