Путешествие мясника - [3]

Я жила как во сне, постоянно чувствовала смутное недовольство, и у меня вдруг оказалось чересчур много свободного времени. Словом, это был самый неудачный момент для того телефонного звонка, который раздался летом две тысячи четвертого, через год после того, как завершился мой кулинарный проект, в тот самый момент, когда я заканчивала свою первую книгу. Звонок от человека, не вспоминавшего обо мне несколько лет: полузабытый приглушенный голос в трубке, вдруг разбудивший память о нескольких давних ночах, которые я очень старалась забыть. «Привет, это я, — сказал он. — Слышал, что дела у тебя идут неплохо. А я вот переехал в Нью-Йорк. Может, встретимся как-нибудь днем, пообедаем?»

Я понимаю, что со стороны все это выглядит довольно подозрительно: женщина посреди мясной лавки на окраине Нью-Йорка, покрытая пятнами крови и, похоже, нисколько этим не встревоженная, умело орудует ножами и любовно перебирает окровавленными пальцами гору внутренностей. Нет, я вовсе не героиня романа, только что зарезавшая своего любовника, и не психопатка, расчленяющая очередной труп, но я понимаю, почему кое у кого могут возникнуть такие подозрения: тут все дело, наверное, в выражении моего лица. Помимо моей воли на нем проступает нечто большее, чем профессиональное безразличие, которое я изо всех сил стараюсь в себе культивировать. Не обращайте внимания на белый (когда-то) фартук, пятна крови и большие ножи у меня на поясе; вглядитесь попристальнее в мои глаза, и, признаю, что-то в них может встревожить вас. Какой-то тайный блеск. Тщательно скрываемое возбуждение. Как говорит моя подруга Гвен: «Поневоле задумаешься, куда она прячет трупы».

Мне будет трудно вам объяснить. Особенно трудно потому, что, как я обнаружила, работая здесь, люди вообще плохо понимают то, что говорит им женщина с большим тесаком в руках. Но, честное слово, блеск у меня в глазах не имеет никакого отношения ни к насилию, ни к мести, ни к жестокости. И кайф я получаю не потому — ну хорошо, не только потому, — что умею теперь так ловко рубить, резать и расчленять. Дело в другом: в спокойствии и порядке.

Мой внутренний голос, подобно фее Динь-Динь из диснеевского мультика, иногда уводит меня в сторону от намеченной дороги, заставляет плутать, что нередко кончается серьезными неприятностями или разбитым сердцем. Но все-таки я доверяю ему, ведь это он привел меня сюда. В мой личный рай. В мою мясную лавку. Я провожу здесь целые дни, разделывая мясо уверенно, нежно и сосредоточенно. В последние годы мне так не хватало определенности, и здесь я обрела ее.

Я вытираю руки полотенцем, беру тарелку с блестящими бордовыми ломтями и несу ее в переднюю часть магазина. Левой ягодицей я вдруг чувствую настойчивую вибрацию, сопровождаемую глухим пчелиным жужжанием: это ожил мобильник в заднем кармане джинсов. Телефоны у нас работают только в торговом зале, в большие холодильные камеры сзади сигнал не проходит. Хотя, если говорить честно, каждый телефонный звонок все еще вызывает у меня короткий всплеск адреналина, я стараюсь не обращать на него внимания и подхожу к Хейли, которая за кассой обслуживает пару покупателей.

— Это на витрину, — одними губами говорю я ей.

Она кивает. Перед прилавком уже начинает выстраиваться очередь — примета дневного часа пик.

— Поставь сама, пожалуйста, — просит Хейли. — Там наверху есть место.

— Где?

— Посмотри рядом с бычьими хвостами.

Я отодвигаю стеклянную дверцу витрины и переставляю товар, чтобы освободить место для новой порции. Там уже полным-полно стейков из зрелого мяса, жирных котлет из беркширской свинины, мисок с бараньим фаршем и связок сдобренных специями домашних колбас. Эта картина заворожила меня в первый раз, когда я вошла в лавку, и кажется еще более прекрасной сейчас, когда я сама принимаю участие в ее создании.

Я закрываю витрину, выпрямляюсь и оказываюсь нос к носу с одной из этих. Подобные женщины с вздернутыми бровями и презрительно раздувающимися ноздрями время от времени заглядывают в нашу лавку, и вид у них при этом такой, словно они случайно забрели в отхожее место в лагере для беженцев. Вегетарианки или просто не в меру брезгливые, они, если какая-нибудь надобность заставляет их заглянуть в наш храм сырого мяса, считают обязательным всячески демонстрировать крайнее неодобрение и даже ужас. Мне при общении с ними с трудом удается сохранять вежливость.

— Здрас-сьте, что желаете?

— Две куриные грудки без костей, пожалуйста.

Этим всегда нужны куриные грудки без костей.

— К сожалению, сегодня есть только на косточке.

Женщина шумно вздыхает, что, вероятно, должно выражать возмущение, а я не особенно стараюсь скрыть злорадство. Конечно, я вполне могла бы снять для покупательницы филе. Теперь я уже очень ловко умею отделять податливое белое мясо от кости грудины. Но мне противна сама мысль о вялой куриной плоти без кожи и костей и о вялых безжизненных женщинах, которые ею питаются. Потому-то я и не работаю за прилавком: мое умение обращаться с клиентами оставляет желать лучшего.

— Что ж, значит, придется взять с косточкой, — цедит она.

Я отворачиваюсь, чтобы надеть пару перчаток из латекса.