Путешествие Луки - [2]

Кругом за оградой вокзала была мгла, ощетинившаяся колтунами кустарника: отсюда непрерывный гул, рождающий в мыслях Луки не видимый ему ландшафт города, усиливался, но ни огонька, ни искры не проскакивало в чаще - кроме одного зеленого маяка, вдруг замигавшего негде высоко в мареве, создавая брожение и окрашивая туманность, фосфоресцирующую вокруг зрачка надписи: "03-11". Скорее всего это было табло часов на высоте неизвестной башни или холма, своим возникновением заставившего воображаемый Лукой пейзаж опять запульсировать, ломаясь и вспучиваясь. Это табло снова мигнуло, и минуты пошли. Вопреки тому, чего ожидал Лука, или же благодаря его возбуждению от сырого воздуха, - их отсчет выглядел скоро, едва ли не нарастая во взвешенной измороси под все тот же неизменный гул. Зеленый глаз мерцал, цифра билась, как тик на виске - но эта невероятная скорость отсчета времени ничего не меняла вокруг: она даже не торопила рассвет, и поезд все так же курился паром у своего перрона, а жестяной голос из репродуктора тягуче, как муэдзин, созывал пассажиров, распугивая последних торгашей.

Теперь железнодорожные пути вышли, должно быть, к некоторому побережью: во мраке за испариной стекла Луке удавалось различать смутное, но безошибочное волнение; неверное однообразие вроде бы кишащего в тумане поля вдруг прорезали черные острова в деревьях, фантастические сумрачные формы, - такие же, как от нагара свечи, образующего магические фигуры, - наплывами на его камышовом берегу, который потом резко свернул за непроглядную тьму, кажется, леса - расступившуюся сразу, как полынья.

Лука очнулся наутро; точнее сказать - внезапный сильный толчок и тут же рассвет, неожиданно застывший за окном в пейзаже замшелого на солнце откоса над сосновым перелеском, - не убегавшем мимо, а напротив, раскрывшем вдали голубую полоску водного горизонта, - такое чудесное пробуждение из забытья, поневоле слившегося с бесконечной морокой пути, заставило Луку вскочить без памяти, вглядываясь и прислушиваясь. Поезд очевидно и непонятно стоял. В вагоне разговаривали, что там (впереди) кажется, задавили кого-то: что правда, группа людей в синей и серой униформе прошла мимо по коридору, и на одном из них был белый халат. Моторы молчали. В любом случае это давало еще час или два. Лука вышел в тамбур и, повозившись с дверным запором, неловко слез на путевую насыпь; там уже выругался и, не оглядываясь, заковылял к откосу.

Все еще невероятное для него пробуждение бодрило, отгоняя любые мысли, лаская тело страстью прогулки, свежим запахом леса и ведущей морской перспективой. Он спустился по склону хвойного перегноя, бледнеющему палевыми и табачного цвета мхами в редких пучках вереска. Дальше скала обрывалась над заводью, ограниченной близкой грядой островных холмов. Устье, выводящее тихий затон на простор большой воды, пересекала, - как сперва показалось Луке, - искрящаяся на солнце золотая цепь: эта сверкающая преграда, якобы отражающая верхнюю линию горизонта (неяркую между водой и небом) сомкнула вид, лежащий перед нашим другом, в некую плоскую чашу, опрокинувшуюся на него вроде неощутимой стены, вырастающей сразу же за обрывом - и придающей всему впереди ощущение миража или запредельности. Лука здесь заметил, какая странная прихоть появляется в очертаниях сосен, подходящих ближе к краю скалы. Как будто и впрямь встречая непреодолимое, их корни, уже ползущие по камням, их ветви и сами стволы - изворачиваются, выгибаясь в чувственных, и даже похотливых, капризах, похожих и на мучительные спазмы детей Лаокоона - и на неутолимые спазмы змей, и на сдавленные поползновения дерева, объятого пламенем.

Взглянув вниз, Лука заметил, как еще одна светлая полоса замерцала прямо у него перед ногами: там, где вода плескалась у самой скалы, возникла узкая песчаная отмель кишащих светляков, снующих как будто в непрерывной мастурбации муравейника, закипающих пургой искр, уводящей и гаснущей на глубине. Это роение выглядело таким настоящим, животным и отнюдь не оптическим, что Лука поневоле обратился к цепочке огоньков, протянувшейся через устье между двумя островами, лесистыми и сумрачными даже на солнце. И здесь ему показалось, что сам вид застывшей перед ним бухты неуловимо меняется. Сперва далекий горизонт непостижимо исчез в облачности, должно бы быть, разыгравшейся грозы; но если всмотреться, то эти призрачные тучки клубились, очевидно нависая прямо над парной гладью затона, неумолимо собирающей в свою запруду, как прилив, только что окружавшую ее перспективу. Скала, на которой стоял Лука, неожиданно взмыла стремниной над этой чашей - и острова, ее замыкающие, стремительно отступили для его взгляда, обнаруживая недосягаемо грандиозный размах, казалось, под самый свод. С того края гигантской чаши зыбкие блестки по-прежнему подмигивали кишащему у берега сиянию... Но теперь в этой вроде бы беспорядочной жизни пчельника выяснился некий пробег. Все, что открылось Луке, легло в его воображении за пылающим кругом: этот круг, сомкнувшийся за пределами зрения, казалось - прорывается зазорами внезапного, путаного и завораживающего совокупления искрящихся мух, составляющего своим кипением определенный смысл... манящий, зовущий сделать еще один шаг вперед: шагнуть. чтобы перейти видимые пределы, и те, которые нельзя видеть или воображать.