Путешествие ко святым местам в 1830 году - [133]

По краткой молитве султан возвратился тем же порядком. Садясь опять в ладью свою, велел он подплыть ближе к русскому фрегату «Княгиня Лович», для получения военной почести, ибо прежде, следуя слишком в дальнем от него расстоянии, не был приветствован пушечными выстрелами и тем огорчился. На сей раз вполне удовлетворилось его кичливое сердце: все матросы устремились на палубу и реи, и двадцать один выстрел почтили в нем царственную особу; тогда обратился он к Ферапии, и постепенно удаляющийся гул прибрежных орудий возвестил Воспору, что по водам его плывет «благолепный король Мекки и Медины и защититель святого Иерусалима, Владыка пространнейших областей в Европе и Азии, на Белом и Черном море, светлейший, державнейший и великий император, султан сын султанов, и король сын королей, султан Махмуд-Хан, сын султана Абдул-Гамид-Хана».

Наконец подул желанный ветер, который редок в летнее время на Воспоре, всегда освежаемом в знойные дни ветром северным с Черного моря, и я сел на корабль генуэзский, «Салвадор», ближе других стоявший к берегу. Рассеянные мачты судов уже чернели вдали перед нами, и радостно пустились мы на сие морское ристалище, горя соревнованием оставить их всех за собой, как будто бы одна и та же драгоценная пальма – отчизна – ожидала и кормчих и меня у берега. Но на вторую ночь, когда уже сквозь сумрак увидели мы в стороне Змеиный остров, знаменующий устье Дуная, внезапная буря возмутила море.

Я спал на палубе; меня пробудил треск снастей и резкий скрип качающихся мачт, и глухой гул бочек, перекатывающихся по дну корабля. Я хотел встать, и плеском обдала меня морская волна; в каюте искал я убежища, но и там все было в движении, столы и стулья бились об стены; снова вышед на палубу, ухватился я крепко за канат и смотрел на ужасную картину разъяренной стихии. Холодный, совершенно осенний ветер скитался по исполинским волнам, воздвигая и стесняя их в убийственный круг окрест корабля, но под его хладным веянием кипела пучина, и в этом адском котле нельзя было распознать пределов моря и неба; серое утро пришло только тускло осветить нам бездну, не укрощая бури. Одним бортом смело подымался корабль над водами, другим скользил по их пене, как бы готовый уже зачерпнуть ее, и снова вал возносил его на свой хребет; с седой вершины одного из них, как бы с поклонной горы, увидали мы дальний, белый берег Одессы, и бурен был для меня первый привет отчизны. Прямо на берег гнала нас буря, и отмели нам угрожали; но по мере того как мы вдавались в залив, ветер терял силу, и кормчий мог направиться к устью Днепра, где бросил якорь на мели; там простояли мы два дня в беспрерывном страхе быть увлеченными в море, ибо якорь не держался на песках.

После долгого ожидания утихла наконец непогода и подул слабый попутный ветер от устья Днепра. О какое живое, невыразимое чувство восторга взволновало грудь, когда перед вечером открылась нам Одесса, и ближе и ближе стал подвигаться мачтовый лес ее судов. Какие минуты наслаждения могут сравниться с первым желанным мигом свидания с отчизной, когда простирает она гостеприимные объятия усталому путнику, изглаживая из памяти его все долгие и тяжкие заботы странствия! Одно только красноречие слез может изобразить сие мгновение, и я их пролил, когда, окинув в мыслях две священные грани, между которыми простиралось мое поприще: Гроб Господний и отчизну, – я вспомнил с чувством умиления, как невредимо достиг обеих, тогда как каждая волна и каждый ветер пустыни могли затерять в неизмеримости бездн и песков одинокого и беззащитного, если бы не бодрствовала благая рука Провидения.

Уже якорь был брошен посреди итальянских кораблей, и вечерняя звезда пробудила обычный звон колокольчиков на всех палубах, и торжественное: «Ave Maria» огласило воды, вверяя Пречистой Деве житейские бури пловцов и пучин. И я присоединил молитвенный голос мой к общему гимну, и, как бы отходящий к покою, после всенощного бдения, ибо в сей торжественный миг все мое странствие казалось мне видением одной священной ночи, радостно я возгласил: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавлыиеся от злых, благодарственная восписуем ти раби твои, Богородице: но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем ти: радуйся, Невесто неневестная».

Прибавления

Орден рыцарей Святого Гроба

Почти все писатели, говорившие об ордене Святого Гроба, возводили начало оного до времен св. апостола Иакова, первого епископа Иерусалимского, или по крайней мере до императора Константина Великого, и представляли Готфрида Бульонского, первого короля Иерусалимского, и его преемника Балдуина I только возобновителями ордена. Но сия древность вымышлена, ибо все рыцарские ордена начинают являться только в XII веке. Недостоверно даже и то, чтобы Готфрид или Балдуин были основателями сего ордена. Называющие Готфрида возобновителем оного предлагают вместе и уставы рыцарей Святого Гроба, под сим заглавием: «Уставы и законы, изданные императором Карлом Великим, Людовиком VI, Филиппом Мудрым, Святым Людовиком, королями Франции и Готфридом Бульонским, верховными владыками и магистрами рыцарского ордена Святейшего Гроба Господа нашего Иисуса Христа, которые еще хранятся в архивах сего ордена во граде Иерусалимском».