Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [89]

В какой-то момент вам надо расстаться с прошлым. Допустить, что каждый делал всё от него зависящее. Взять себя в руки и пойти своей дорогой. Тем вечером я вышла одна прогуляться по берегу и задумалась о своем любимом рассказе Карвера. Он называется «Никто ничего не сказал» и был написан в 1970 году: блестящий ход, сделанный в тяжелые для Карвера времена. Он мог нацарапать его, скрючившись над блокнотом в своем автомобиле (как он нередко делал тогда), пытаясь вырваться на час-другой из докучливой домашней жизни.

Рассказ написан от первого лица, с точки зрения подростка, который просыпается и слышит, как ссорятся его родители на кухне. Он пихает своего младшего брата, но тот не понимает намека и отбивается. «Прекрати пихать меня, идиот, — вопит он, — я всё расскажу!»[346] Рассказчик не хочет идти сегодня в школу и убеждает мать, что ему нездоровится. Он наблюдает, как она собирается на работу, перечисляя наставления и запреты: «ни к чему зажигать плиту», «в холодильнике есть тунец», «не забудь принять таблетки». Не дождавшись ее ухода, он включает телевизор, хоть и без звука, но мать никак на это не реагирует.

Мать ушла, теперь дом в его распоряжении. Он рыщет по родительской спальне, отыскивая свидетельства их сексуальной жизни. Он не находит «резинок», но его очень волнует найденная баночка вазелина. Что-то тут нечисто, ясное дело. Он выдвигает ящики в поисках денег, а потом решает сходить на речку Берч половить форель. Осень, сезон ловли еще не закончился, осталась неделя или две.

Когда он идет по Шестнадцатой авеню, перед ним на обочине останавливается красная машина. За рулем женщина. «Довольно тощая, и около губ полно маленьких прыщиков». Она предлагает его подвезти. Он слушает ее болтовню и представляет, как приводит ее домой, хотя очевидно, что он не вполне понимает, чем люди занимаются в постели. На берегу речки он подрочил и запустил в воду струю. Несколько раз закинул удочку поудобнее, перебегая с места на место. Вода была низкая, кое-где по ней плыли желтые листья.

Неподалеку от аэропорта он делает еще одну попытку, забросив удочку в более глубоком месте. Едва он успел подумать о французском поцелуе с той прыщавой женщиной, как конец удочки задрожал. Он выловил зеленую форель, которая почти не билась на леске. Какая-то странная была форель. «Лесной мох, оттенок именно такой. Будто рыба долгое время пролежала завернутая в мох и впитала в себя его цвет».

Он возвращается к мосту и видит там мальчишку помладше себя. Худого, в драной футболке, с большими кроличьими зубами. Мальчишка сам не свой, потому что видел в воде большую рыбину, и когда рассказчик тоже ее увидел, у него екнуло сердце. Рыба была огромной, примерно с его руку. Они решили попробовать загнать ее. С первой попытки не удалось, и младший мальчишка промок до нитки. Они попрепирались, потом снова нашли ее. На сей раз они поменялись ролями: младший гнал рыбину, старший ловил. Он схватил ее руками и швырнул на берег. Это была гигантская, самая большая в его жизни рыбина. Но и с ней что-то было не так. «Бока рыбы были усеяны шрамами, беловатыми пухлыми рубцами шириной с четвертак. На морде, вокруг глаз, — всюду были какие-то зазубрины и вмятины, и такие же на носу. Я подумал, что рыба, скорей всего, часто ударялась о камни или дралась с другими рыбами. А какая худющая, ну совсем худая для своей невероятной длины, да и розоватые полоски на ее боках почти не видны, брюхо же было дряблым и серым, а должно быть упругим и белым. Но всё равно она классная, думал я».

Рассказчик убил ее, рванув ей голову назад и переломив хребет. Потом они просунули палку через жабры и вместе понесли к дороге. Они не могли решить, чья это рыба, и наконец разрезали ее складным ножом. Прямо над их головами пролетел только что поднявшийся в воздух самолет. Холодало, и младший мальчишка замерз. Обоим хотелось завладеть передней частью, головой рыбы, но старший уговорил младшего взять хвост и в придачу зеленую форель.

Когда он вернулся домой, родители снова ссорились и кухня была в дыму. Еще одна разрушительная семейная сцена, с кипением страстей посильнее, чем в хемингуэевских «Рассказах Ника Адамса». Мать лупит дымящейся сковородой о стену, вытряхивая содержимое в раковину. Отец орудует тряпкой, когда рассказчик открывает дверь. «А я такое поймал на речке. Вы такого еще не видели. Только взгляните». Он протягивает матери корзину, она заглядывает в нее и начинает орать: «О Боже, что это? Змея! Пожалуйста, забери ее, пока меня не стошнило!» Но он показывает папе свою гигантскую рыбину. Папа тоже кричит. «Выкинь эту чертову тварь! Что, черт возьми, с тобой такое? Унеси эту пакость с кухни и выброси на помойку!»

Рассказчик выходит на улицу. «Посмотрел в корзинку: на крыльце, при свете лампы, то, что лежало внутри, блестело точно серебро. То, что лежало внутри, наполняло всю корзину. Я вынул рыбу. Я держал ее в руках. Свою половину».

* * *

Рассказ не отпустил меня и наутро. Сегодня мы покидали Порт-Анджелес, и я встала засветло. Вечером нам предстояло вернуться на автомобиле в Сиэтл, а назавтра — вылететь из аэропорта Сиэтл/Такома. Я еще не во всем разобралась. Да, я так давно уехала из Англии, и мне пора вернуться домой, выспаться в своей постели. И всё же оставалась еще одна вещь, которую мне хотелось тут сделать.