Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [65]

Ты был самым смелым из всех, кого я знал, и мне отрадно об этом думать. Наверное, ты не считаешь себя смельчаком, ведь ни один смельчак себя таковым не считает, но я-то знаю, что ты храбрый, и меня это воодушевляет[270].

И это действительно было так, даже в последние годы жизни. В январе 1979 года Теннесси подвергся нападению на улице Ки-Уэста, что зафиксировано в журнале учета городской полиции. На Дюваль-стрит на него набросились четверо или пятеро белых мужчин. Они двинули в челюсть его другу (как выяснилось, тому самому, что брал у него интервью для Paris Review), потом швырнули Теннесси на землю и избили ногами. Ему разбили очки, но сам он остался цел. Нападавшие знали, кто он такой, но он не стал прикрываться именем, чтобы прекратить избиение. «Почему нет?» — спросил дознаватель, и он ответил: «Потому, дружок, что я себе не позволяю этого делать»[271].

Тем летом он написал «Костюм для летнего отеля», и следующей весной пьеса была поставлена в нью-йоркском театре Корта. На премьере зрители вскакивали на ноги, чтобы увидеть в королевской ложе Уильямса, поседевшего, но одетого с иголочки. Ему как раз исполнилось шестьдесят девять, и он с наслаждением участвовал в актерской вечеринке. На миг показалось, что пьеса может иметь успех, хотя ее премьеры в Вашингтоне и Чикаго провалились. Затем появились рецензии. «Из пушки по воробьям, — объявила The New York Times, — непревзойденный драматург нашего времени написал пьесу, прилагая неимоверные усилия, чтобы быть как все»[272].

Дальше — хуже. В конце марта Манхэттен завалило снегом, и в ночь на первое апреля работники городского транспорта забастовали. Огромный замысловатый механизм Нью-Йорка заклинило, и кассовые сборы театра упали. В конце каждого спектакля продюсер выходил на сцену, ободряя публику и уговаривая приходить снова и приводить друзей. Он обещал, что пьеса будет идти и дальше, но вечером 16 апреля он больше не вышел, и труппа поняла, что их игра окончена. Они тоскливо паковали вещи. Джеральдина Пейдж, игравшая противную Зельду с ястребиным взором, забрала даже цветы из своей гримерки и уложила их в чемодан.

На следующий день декорации отправились на мусоросжигательный завод в Нью-Джерси. Среди реквизита был тент из шелковых полос, черные ворота, фасад трехэтажного здания с заколоченными верхними окнами и куст с закрепленными на нем красными целлофановыми листьями — подразумевалось, что он объят пламенем. В этом целлофановом огне было что-то невероятно удручающее, ведь в пьесе говорилось о сгоревших обещаниях, сожженных надеждах и таланте. По злой иронии судьбы, в пепел предстояло обратиться и макету клиники, в которой содержалась Зельда; еще вчера Джеральдина Пейдж стояла перед ним и описывала свою смерть, превращение в крошечную кучку пепла[273].

Пока огонь полыхал, Теннесси вернулся в Ки-Уэст зализывать раны. Я представляла, как он бесшумно идет к берегу мимо церкви, думая о призраках, которых он вызвал на подмостки так ненадолго. Ведь совсем непросто оживлять мертвецов и, если уж на то пошло, смотреть в зеркало и фиксировать, что ты там видишь. Что ждало его впереди? Еще два года непрестанных скитаний, и наконец ночь в «Элизе́». Официальной приписки к завещанию он так и не сделал, и Дейкин похоронил его в стылой земле Сент-Луиса, рядом с матерью; гроб был усыпан охапками желтых роз — ничтожная компенсация несбывшейся мечты.

Иногда стоит заглянуть в прошлое поглубже. Вот Теннесси Уильямс начала 1950-х, в свои лучшие дни, когда Фрэнк с ним, дома. Красивый мужчина невысокого роста с едва заметным брюшком, бронзовый от загара, в солнцезащитных очках Ray-Ban, полосатых шортах и теннисных туфлях. Рабочий день окончен, вечер тих и ясен, весь принадлежит ему. Вот он в поисках хорошеньких мальчиков на Дог-Бич, а вот, расставшись с ними, заходит в легкие зеленоватые волны, бросается в их объятья, и завтрашние строки только начинают проклевываться.

7. Признания мистера Боунза [274]

Шесть дней добиралась я из Ки-Уэста в Порт-Анджелес, с юго-востока Штатов к самой северо-западной их окраине — путешествие почти в пять тысяч миль. Я добралась на машине до Майами, затем самолетом до Нового Орлеана, забрала оставленный там чемодан, переночевала и села на поезд, идущий в Чикаго. Еще в самолете я наблюдала, как ломается погода, как несутся над Каролиной отары кучевых облаков. Тогда я обогнала их, но теперь небо почернело, и синоптики обещали грозу.

На выезде из Нового Орлеана мы миновали череду брошенных домов с заколоченными окнами и лодку, застрявшую в сучьях дерева, — отголоски урагана «Катрина». Мы двигались на север вдоль Миссисипи. Вечерело. На многие мили простиралась равнина с обгорелыми, гиблыми деревьями, они как призраки вставали из подернутого влагой болота, которое улавливало небесную синь и закручивало ее в крошечных водоворотах. Я ела яблочный мусс из пластиковой коробки и наблюдала, как по солоноватой воде пробирается цапля в ярко-синей шапочке. Появилась черепаха, и в следующий миг я увидела сотни их, буквально на каждой плавающей в болотной жиже ветке. Потом снова пошли жилые дома, билборд, восхваляющий лазерную липосакцию.