Путешествие к Источнику Эха. Почему писатели пьют - [25]
Частично проблема является общей для всякой литературной биографии: как бы глубоко писатель ни разрабатывал пережитые и прочувствованные им события, его отображение никогда не бывает прямолинейным и не может быть принято буквально. Даже эссе — даже исповедальное эссе Фицджеральда «Сон и бодрствование» — писалось на продажу, и сюжет формировался, отливался и обрезался, как это всегда бывает, когда жизнь преобразуется в искусство. Что касается писем, они пишутся для более узкой аудитории, в них словам крайне редко придается нейтральный, общепринятый смысл. В интервью журналу Paris Review Теннесси Уильямс с некоторым смущением признает это, объясняя черный юмор в своих недавно опубликованных письмах Дональду Уиндему[91]: «Я знал, что ему это нравится. И если я писал человеку, которому нравятся такие штуки, то я просто хотел его этим позабавить»[92].
Если же писатель — алкоголик, то преломление прожитого опыта осложняется еще и привычной уверткой — отрицанием. Согласно DSM-IV («Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам»), «отрицание при алкоголизме широко распространено. Почти все алкоголики отрицают, что у них есть проблемы с алкоголем, и оправдывают так или иначе употребление алкоголя. Нередко они торопятся переложить вину за свое пьянство на других людей или на ситуацию… Основное препятствие в постановке диагноза алкоголику — это отрицание, свойственное алкоголикам, и высокий индекс доверия, присущий большинству врачей».
Желание выпить и влияние спиртного на физическую, эмоциональную и социальную составляющую личности алкоголика прячутся под оправданиями, недомолвками и открытой ложью. Алкоголик по сути живет двойной жизнью, одна скрывает другую, как твердая дорога подземную реку. Есть жизнь внешняя — прикрытие, легенда, и есть жизнь зависимого, приоритет у которого всегда один: обеспечить себе очередную дозу выпивки. Не случайно первый шаг в программе «12 шагов» состоит в том, чтобы «признать свое бессилие перед алкоголем, признать, что мы потеряли контроль над собой». Этот единственный шаг — осознание — может потребовать немалого времени, но без него с места не сдвинуться.
Использование автобиографического материала пьющего писателя требует повышенной критичности, ведь отрицание побуждает его лавировать между честным отчетом, мифологизацией себя и обманом. «Пил с перерывами», «от души», «бессонница меня особо не волнует», «плохое самочувствие». Ни одно из этих выражений нельзя принимать за чистую монету. Они выполняют некую тайную миссию, означая вовсе не то, что вроде бы сказано. Возможно, именно это делает рассказ «На сон грядущий» столь притягательным: ощущение, что твой крючок уцепился за какую-то корягу глубоко под ясной водной гладью.
Однажды мне встретилось утверждение, выразившее эту тенденцию к утаиванию так верно, что я вздрогнула. Я читала «Невозможную профессию» Джанет Малькольм, небольшую и очень точную книгу по психоанализу. Говоря об основополагающих принципах профессии, она процитировала Зигмунда Фрейда об очевидном всеобщем нежелании людей быть понятными в плане сексуальности:
Вместо того чтобы по доброй воле проинформировать нас о своей сексуальной жизни, люди стараются утаить ее всеми возможными средствами. Они, как правило, неискренни в этой теме; они не проявляют сексуальность свободно, а для сокрытия ее надевают плотное пальто, сотканное из лжи, будто в мире сексуальности стоит плохая погода[93].
Кажется, что и в мире алкоголизма погода плохая и все его обитатели тоже предпочитают носить плотные пальто. Однако, не слишком впадая в романтизм, я допускала, что всем этим авторам было присуще желание обнажиться и углубиться в самоанализ. Представьте: не только записать эту футбольную фантазию с защитником в главной роли, но и отправить ее в печать. Это что-то вроде раздевания на публике, хотя, надо признать, Фицджеральд имел слабость и к такого рода выходкам. Однажды, в 1920-х годах, он разделся в театре до нижнего белья. В другой раз, согласно тому же Менкену, он шокировал участников балтиморской вечеринки: «Вскочив на обеденный стол и спустив брюки, он выставил свои причиндалы на всеобщее обозрение»[94]. Но даже раздевание — это подчас акт сокрытия. Вы можете спустить штаны и продемонстрировать свои причиндалы и при этом смертельно бояться показать, кто вы на самом деле.
Мы подъехали к Вашингтону в шесть вечера. Громкоговоритель сообщил: «Остановка для курения. Остановка для отдыха», люди зашевелились, задвигали чемоданами. Я умирала от голода. Дождалась, когда поезд тронется, и пошла в вагон-ресторан. Страшилки насчет еды не оправдались: стейк, печеная картошка со сметаной и пирог с шоколадно-арахисовым кремом были вполне на уровне. После обеда я вздремнула, в пол-одиннадцатого меня разбудил телефонный звонок. Женщина рядом со мной всё еще болтала. «Не въезжаю, я что, на громкой связи? Да нет же, черт, нет. Она спросила, может, хватит уже, я сказала, нет, черт возьми, не хватит». Она была крупной, вся в черном, в кожаной куртке с капюшоном, а голос был мягким и девичьим, и, когда я надела наушники, до меня всё еще доносились ее ахи и охи.
