Путешествие - [25]

Оля 3., известная художница, была в Варшаве личностью весьма популярной. Ей было тогда около тридцати лет, и она пользовалась большим успехом у мужчин. Пожалуй, не особенно красивая, она обладала необыкновенным женским обаянием, тем обаянием, которое так очаровывает мужчин и которое состоит из сочетания детской наивности с распутством. Оля не была ни наивным ребенком, ни распутницей. Обаяние женщин — свойство, касающееся вещей исключительно внешних, свойство, так сказать, рекламное, и оно ни в коей мере не объясняет черт их характера. Оля была прежде всего темпераментной актрисой. Это был тип женщины сугубо современной, сегодня, быть может, уже устаревший, тип женщины абсолютно независимой, демонстративно независимой, уравненной в правах с мужчиной наперекор природе даже в сексуальной жизни, женщины, которую не может уязвить никакая обида, женщины умной, умнее своей эпохи и ее предрассудков.

Генрик увидел ее однажды на улице, в тот момент, когда она застегивала чулок. Она не вошла в подъезд, как это в большинстве случаев делают женщины, но совершенно непринужденно, может быть даже демонстративно, застегивала чулок посреди тротуара. Генрик знал ее в лицо, знал отлично, кто она. Эта картина показалась ему такой прекрасной, что он не мог удержаться, чтобы не оглянуться. Он даже на мгновенье остановился. Оля посмотрела на него и показала язык. Генрик отвернулся и хотел бежать, но она позвала его:

— Эй, молодой человек, подите–ка сюда на минутку! Он стоял в нерешительности, не зная, подойти к ней или бежать. Наконец она застегнула чулок, одернула платье и старательно пригладила его ладонями. Казалось, она уже забыла о том, что остановила его. Генрик хотел незаметно отойти, но она снова крикнула:

— Эй, молодой человек. Разве вы не слышите, что я вас зову?

Генрик, красный и смущенный, подошел к ней и неуклюже поклонился. Оля нагнулась и взяла завернутый в бумагу большой подрамник, прислоненный к стене.

— Возьмите–ка это, — сказала она, — и помогите мне донести.

Она посмотрела ему в глаза и засмеялась.

— Боже, какой вы смешной. Если бы вы могли себя видеть!

Генрик почувствовал вдруг злость и внутреннее сопротивление.

— Если вы задерживаете меня только для того, чтобы надо мной смеяться, то в таком случае разрешите откланяться.

Он передал ей подрамник и поклонился.

— Прощайте.

Однако он не ушел, а продолжал стоять и смотреть на нее. Она казалась ему такой красивой, что он не мог оторвать от нее глаз.

Оля перестала смеяться, и лицо ее приняло серьезное выражение.

— Простите меня. Мне очень неприятно, если я вас обидела. Вы очень молоды и не понимаете, что я просто хотела показать вам свое расположение. Если вам это безразлично, пожалуйста, идите.

Генрик стоял неподвижно и смотрел на Олю. Оля снова начала смеяться.

— Но, право же, вы такой забавный, что я не могу удержаться! Поймите, это же комплимент, это очень хорошо, когда мужчина кажется женщине забавным.

Генрик продолжал стоять неподвижно и смотреть на Олю. В нем произошло что–то такое, что он не мог даже шевельнуться. Он стоял, вытянувшись, как солдат по стойке смирно, и вдруг тоже начал смеяться.

— А вы над чем смеетесь? — спросила Оля. — Надо мной?

— Не знаю. Ах, нет. Над собой. Тоже, пожалуй, над собой.

— Кто вы, собственно, такой? — спросила Оля, морща брови.

— Меня зовут Генрик Шаляй, — выпалил Генрик, продолжая стоять «смирно», — я студент факультета истории искусств.

— А, истории искусств! — воскликнула Оля. — Это замечательно. Наконец–то студент–искусствовед на что–нибудь сгодится. Возьмите, пожалуйста, этот подрамник и помогите донести.

Генрик взял подрамник из рук Оли. Он смотрел на нее. Смотрел ей в глаза, вернее, не смотрел, а присматривался к ее глазам. Подрамник упал на землю. Генрик испугался, что Оля упрекнет его в неловкости, но она ничего не сказала. У нее были умные и живые зеленые глаза.

Генрик почувствовал вдруг прилив гордости и счастья. Ему казалось, что все смотрят на него с удивлением и завистью. Он шел рядом с такой прекрасной, необыкновенной женщиной, которой до этого дня восхищался только издали. Все это случилось так неожиданно. В течение нескольких секунд из неприметного прохожего он был превращен в блестящего героя. Серая обыденность преобразилась вдруг в сверкающий солнцем и лазурью мир исполненных мечтаний. В действительности Генрик никогда не мечтал о том, чтобы идти по улице рядом с Олей, но мог бы и мечтать. Просто как–то так не случилось, не пришло в голову. Но могло прийти. Дело случая. Вещь совершенно формальная. Рассуждая практически, Генрик имел право радоваться и упиваться исполненной мечтой.

Оля шла, наклонив голову, наморщив лоб, как будто думала о чем–то очень серьезном. Она внезапно утратила всю свою жизнерадостность и задор и выглядела озабоченной.

Позднее она не раз говорила Генрику:

— Не понимаю и никогда не пойму, как это случилось, что я тебя тогда остановила на улице. Это действительно за меня решила судьба. Видимо, не могло быть иначе. Ведь я никогда в жизни ничего подобного не делала, и вообще это не в моем стиле. Когда мы шли тогда вместе, я вдруг испугалась того, что наделала, и подумала: Иисусе Мария, что этот мальчик обо мне подумает? Я очень удивилась, поймав себя на том, что мне не все равно, что ты обо мне подумаешь.