Путешествие - [15]

— Ну да, конечно. Ты совершенно прав. Было бы преступлением не выявить в Генрике талант, если он у него есть. Ну, что я могу сказать? Пусть, во всяком случае, ходит на концерты и выставки, пусть читает, много читает. Это ему не повредит, даже если ничего не выявится. Однако он, кажется, предпочитает играть в теннис.

— Выявится, обязательно выявится, — сказал отец с особенной улыбкой, улыбкой человека, который знает больше других. — Во всяком случае, я тебе очень благодарен за полезный совет.

Генрик действительно больше интересовался теннисом, чем искусством. То есть, если говорить точнее, теннисом он интересовался очень, а искусством, не интересовался вовсе. В этом году он завоевал первенство Варшавы среди юношей и почти все свободное время до самой зимы проводил на теннисных кортах. Кроме того, как и прежде, он любил кино, особенно ковбойские фильмы, а также веселые комедии о беззаботной жизни американцев. Читал книги только о необыкновенных приключениях, происходящих, однако, в цивилизованном мире, преимущественно в больших городах, а не в диких джунглях, прериях или пустынях. Любил мечтать, представляя себя героем этих книг, героем, обладающим всеми физическими и моральными достоинствами. И, конечно, в этих мечтах он встречал девушку, обладающую всеми физическими и моральными достоинствами. Это не была ни Мери Пикфорд, ни Клара Боу. Это была девушка, единственная в своем роде, специально созданная для него богом, абстрактный идеал, ни облика, ни черт которой он определить бы не мог.

И еще он любил ходить на школьные вечера. Настроение, создаваемое затемненными лампионами, бумажными украшениями школьного зала и коридоров, скучная обыденность которых так чудесно изменялась, темнота, окутывающая таинственностью такой шумный днем школьный двор, звуки музыки, серпантин и конфетти — все это, именно в этих стенах, такое далекое от математики, истории и географии, действовало на него романтически и возбуждающе.

Он надеялся ухватить здесь нить необыкновенного приключения, может быть, встретить девушку, единственную в своем роде.

Однако каждый раз, когда вечер бывал уже в самом разгаре, все вдруг становилось серым и будничным. Генрик стоял у стены и терялся, непонятный стыд не позволял ему решиться на то, на что другие решались так свободно. Он завидовал им и, чтобы зависть меньше мучила его, презирал их. Презирал и в то же время чувствовал себя униженным, чувствовал обиду на всех за то, что никто не обращает на него внимания. Гимназистки казались ему совершенно недоступными, и он тоже презирал их. Домой Генрик возвращался грустный, полный возвышенного и горького чувства одиночества с твердым решением никогда больше не ходить на школьные вечера. Всякий раз он убеждался на опыте, что там ничего не случается, что там ничего не может случиться. Но надежда — сила, сокрушающая всякий опыт и заглушающая всякий рассудок, надежда, которая помимо воли человека ведет его к месту, где обрести он не может ничего, а потерять может все, не считалась с его решениями.

Он приходил снова и снова.

Однажды на школьном вечере, когда Генрик стоял у стены, задумчивый, с отсутствующим видом, к нему подошла девушка. У нее были гладкие каштановые волосы, низкая челка, круглое румяное лицо и большие круглые голубые глаза. На ней было зеленое бархатное платье с кремовым кружевным воротничком.

— Почему вы все время стоите у этой дурацкой стены и почему вы такой грустный? — спросила она, глядя ему в глаза. — Потанцуйте со мной.

Генрика охватил страх. Он оглянулся по сторонам — нельзя ли куда–нибудь скрыться. В то же время он отметил, что впервые на школьном вечере ему стало приятно. Заиграла музыка. Девушка взяла его за руку и повела на середину зала.

— Ну, смелее, смелее, — сказала она, улыбаясь и поощряя его. — Мне нравится, что вы такой медведь.

Она почти подтолкнула его, чтобы он начал танцевать. Он был в отчаянии, что она назвала его медведем и почувствовал себя еще более неуклюжим, споткнулся, чуть не упал и уже, было, решил оставить ее на середине зала и убежать, как вдруг она запрокинула голову — она была намного ниже его ростом — и сказала:

— Я видела вас на розыгрыше первенства Варшавы. В финале я держала за вас палец, и вы выиграли. Поблагодарите меня. Нет, нет, не так, поцелуйте руку. Вы действительно прекрасно играете. А я люблю мужчин, которые умеют сражаться и побеждать.

Генрик внезапно почувствовал, как исчезло все его смущение. Он сделал пренебрежительную мину, ему казалось, что он танцует великолепно.

— А, — сказал он, — что тут особенного! Не было стоящего противника. Извините, я уже второй раз спотыкаюсь. Это потому, что я ушиб ногу на хоккее и она меня подводит.

— Ничего, это пустяки. Поверьте, женщины больше любят таких мужчин, которые в обыденной жизни кажутся неуклюжими, а когда потребуется, так ой–ой–ой!

— Как вас зовут?

— Ванда. Вы любите стихи?

— Как можно не любить стихи? Без стихов человек стал бы диким зверем! — воскликнул он, хотя никогда не читал никаких стихов, кроме тех, которые надо было учить на уроках польского и которые ему чертовски надоели.