Путешественник - [28]

Подведя итоги, оба умолкли. Больше половины команды были мертвы, а остальные – даже те, кто не был ранен – остались в отчаянном положении. Однако в этом реестре было и нечто обнадеживающее – пусть хоть самую малость.

– Хайд знает свое дело, – сказала Макаса. – Он – настоящий целитель. Может творить чудеса… – И, не удержавшись, добавила: – Если, конечно, жив.

Изо всех сил стараясь не думать об отце, Арам занялся ревизией их имущества. Маленькая лодка была оборудована небольшим рундуком – в нем оказался охотничий нож, секира, ящичек сухих кремней, завернутый в непромокаемую ткань, масляный фонарь и фляжка масла к нему, а также моток веревки. Имелись три карты, не боящиеся воды, но здесь, вдали от земли, проку от них не было никакого. Был еще запас воды и морских сухарей – галет, но для продолжительного плавания его было недостаточно. И, наконец, четыре золотых. Вдобавок, у Макасы был щит, цепь, абордажная сабля и гарпун, а у Арама – «позаимствованная» у убитого пирата абордажная сабля, блокнот, угольный карандаш, связанный матерью свитер, отцовский плащ и компас, который по какой-то неведомой причине следовало «беречь любой ценой».

Компас! Ведь он, по крайней мере, может помочь выбрать правильный курс! Исполнившись надежд, Арам вытащил его из-за ворота, взглянул на стрелку, на небо, снова на стрелку… Этот дурацкий компас не работал! Даже по солнцу было ясно, что его стрелка указывает вовсе не на север! Компас оказался бесполезным. Отчего отец решил, будто он приведет Арама домой, мальчик решительно не понимал. А уж отчего он велел Араму беречь его, было даже загадочнее, чем сам отец.

Его отец…

Грейдон был его отцом, но во время последнего разговора с ним Арам отрекся от него. А теперь… теперь Грейдон Торн, скорее всего, был мертв, а сын остался жить – и терзаться чувством вины.

И вовсе не только отречение от отца лежало на душе тяжким грузом. Он, Арам, вырвал из блокнота портрет отца – вырвал и бросил в море. А ведь его предупреждали о «злой», плохой магии. И дело было даже не в том, что Арам не верил в нее, полагая себя выше всяческих суеверий. Поддавшись детской истерике, он прибег к злой магии совершенно сознательно…

Повесив голову, Арам уставился за борт, будто бы мог отыскать скомканный рисунок в воде.

Выкинув из головы эту мысль, он вынул блокнот из заднего кармана.

Макаса изумленно наблюдала за тем, как он аккуратно разворачивает непромокаемую ткань и внимательно осматривает блокнот в поисках повреждений.

– Лучше и не думай помещать меня в эту треклятую книжонку, – словно по обязанности сказала она.

– Обещаю, что не стану рисовать тебя, пока сама не попросишь, – с нетерпением ответил Арам, проверяя, не намок ли блокнот.

С облегчением убедившись, что непромокаемая ткань сделала свое дело и блокнот остался невредим, он принялся листать страницы – портреты родных, виды Приозерья, множество зарисовок, сделанных на борту «Волнохода»… В одну минуту перед глазами промелькнуло множество лиц, которых он, вполне возможно, никогда больше не увидит, и немало лиц, которых он никогда больше не увидит наверняка. Добравшись до портрета Дуань Фэнь, Арам коснулся его, чуть помедлил и продолжал листать страницы, пока не добрался до остатков той самой, вырванной. Проведя пальцем вдоль рваного края бумаги у самого корешка, он внезапно почувствовал себя так, точно вдоль его собственной спины вдруг прошлись зубья острой стальной пилы.

Поспешно открыв первую из чистых страниц, он запустил руку за ворот до сих пор влажного свитера, чтобы достать из кармана карандаш. Но грифель карандаша был сломан. Арам вынул из рундука нож, чтобы очинить карандаш. Но руки ходили ходуном. Так он, чего доброго, мог остаться совсем без карандаша. Но как же исправить злую магию?

Со вздохом Арам убрал все по местам – и нож, и карандаш, и блокнот, завернутый в непромокаемую ткань.

Макаса, молча наблюдавшая за ним, подняла взгляд к небу.

– Позднее утро, – сказала она.

Убедившись, что они держат курс на восток, к берегам Калимдора, Макаса вновь взялась за весла.

Арам взглянул на нее.

– Хочешь, я сменю тебя?

Глава двенадцатая Болезненные уколы

Тонкий полумесяц нарождающейся луны почти не давал света. Легкой дымки над морем было достаточно, чтобы затмить большую часть звезд. Арам и Макаса прекратили грести. Ветра не было – не чувствовалось даже легчайшего дуновения. Стоял мертвый штиль, и Макасе это совсем не нравилось. Нервы ее были на пределе. Несмотря на темноту, Арам видел, как помрачнело лицо девушки, а кроме того прекрасно слышал, с какой яростью – словно расправляясь с врагом – она жует.

Жевали они оба – но не галеты. Оба предпочли съесть по кусочку последней полоски вяленого мяса вепря, сохранившейся в кармане Арама. (Принимая свою порцию, Макаса даже поблагодарила его. В лодке, наедине с ним, она – по крайней мере, сейчас – держалась с мальчиком едва ли не любезно.) После этого у них осталось еще довольно для скромного ужина на завтра, а уж затем им предстояло грызть сухари.

Вяленое мясо до сих пор не утратило ни долговечности, ни вкуса. Однако теперь к его вкусу примешивалась горечь воспоминаний обо всем, что было потеряно. И, конечно же, оно было очень соленым. Но от долгого жевания во рту скапливалось столько слюны, что Арам с Макасой на время удержались от лишнего расхода скудных запасов воды.