Путем актера - [24]

Помню, что опять провозгласили тост за дам, что Олександр, моя жена и неожиданно повеселевший Эдик порывались взять лодку напрокат и всей компанией поехать кататься, чтобы все было точно, как у Григория Сороки, а я решительно этому воспротивился и что меня неожиданно поддержал Дима… Что Мисаил опять уходил звонить по телефону и возвращался расстроенным. Помню, еще немного поговорили о литературе, снова вспомнили Сергея Довлатова… Олександр опять сказал, что Довлатов - это его любимый писатель и что он как-то обратил внимание, что у него в предложении нет двух слов, начинающихся с одной буквы - не обращал ли я внимания на это? И нет ли на эту тему специальных работ?..

Я было усомнился: разве?.. Но Олександр был так убедителен, что я ему поверил. И, что самое интересное, потом дома проверял - ну, не сказать, чтобы совсем нет, но в целом правда - мало! Что значит мастер… Молодец Олександр - заметил.

Потом все стали потихоньку собираться, а Эдик вообще попытался сепаратно уйти, тихушник, шагнул в темноту, и все, но его заметили, не отпустили, причем, когда он все-таки выбрал момент и опять удалился, Олександр догнал его, топоча и ломая ветки в темноте, как слон, а потом взял на руки, как малое дитя, и принес назад. Он вообще был сильный, этот Олександр, со своими гусарскими бакенбардами…

Собираясь, Олександр и Эдик почему-то немного поспорили о недостатках системы Станиславского (наверное, Эдик сердился, что его не отпустили), а моя жена поучаствовала, приводя в качестве альтернативы московского театрального режиссера Анатолия Васильева и знаменитого русского актера Михаила Чехова, племянника писателя, а я, наверное, к слову вспомнил про фон К. и снова загрустил. Но потом, потом, знаете, что я вдруг подумал?.. Вы только не удивляйтесь.

Что, может быть, все нормально, то есть все так и должно быть!.. Вот я ездил летом на эти дурацкие примерки, потом приехал из Нижнего, где мне было так хорошо, на съемки, дергался на вокзале, потом в одночасье все обломалось и вот теперь я здесь пью. Что это так и должно быть, понимаете?

Вот солнце садится уже рано, в девять с чем-то, и быстро темнеет, и этот пруд с беседкой, напоминающий акварель, и старый парк, и вечер, и несостоявшееся пьяное катание на лодке, и дурацкие разговоры “за искусство”… Что это все очень неплохо, понимаете? То есть в смысле, ну, совсем не хуже, чем если бы по нам пару раз проехалась камера фон К.

И еще я вспомнил, что у меня с собой журнал, который я приготовил на предмет “сценария”, и я достал его и, надписав, торжественно вручил Олександру и Диме со словами: вот, читайте!.. На память!.. Я-то вез для фон К., но хрен с ним, так даже лучше. Олександр, Дима, Эдик и я торжественно пожали друг другу руки (Мисаила в тот момент почему-то опять не было рядом, может, снова отошел позвонить), и все были очень растроганы и долго хлопали друг друга по плечам и говорили всякие приятные слова, а Мисаил, когда вернулся и узнал обо всем, тоже обнял нас и даже всхлипнул от радости. И хотя я понимал, что все это на восемьдесят процентов по пьяни, все равно было приятно.

А потом все опять вспомнили про Маринкину Оксанку, которая спасла Эдика от исключения (это было так: а-а! Оксанка!!!), и тут кто-то (я даже не помню, кто именно) вдруг предложил: а поехали к ней!.. И все страшно обрадовались и закричали: да! точно, поехали к этой Оксанке! Что же мы раньше-то не догадались!..

И моя жена тут же ей позвонила, и Оксанка, к своему счастью, оказалась дома, и тогда Марина отошла немного и о чем-то очень недолго вполголоса с ней поговорила, а потом вернулась и сказала, что Оксанка будет ждать нас ровно через сорок минут, в 23.00, на станции метро “Площадь Маяковского”, у выхода из метро на улицу, вот так.

И я, помню, еще подумал: надо же, как быстро, только что вроде говорили: муж ушел, муж, а вот на тебе - “ждет через сорок минут”…

Впрочем, я думаю, что никто не обратил внимания на мою мимолетную печаль, потому что все бурно собирались, и через несколько минут мы уже шли между столетними дубами к выходу из парка, оживленно разговаривая и подшучивая над смущенным Эдиком.

У ворот я оглянулся, посмотрел на огромные петровские деревья, на темнеющую за ними воду, на огни далеких домов с той стороны парка и еще раз подумал, что все это очень хорошо, но одновременно и как-то странно, даже очень странно, честное слово.

5. Одиночество пастыря

Помню, когда работал в газете, как-то раз брал интервью у одного культурного деятеля из Италии.

Дело было за столом, и в какой-то момент разговор, естественно, зашел про “russian vodka”. (Как же без этого.) Я предлагал немного принять, чтобы беседа пошла живее, а итальянец отнекивался. Мол, он только вина. Потом, правда, все-таки согласился, сказал, что это “филинг”, но заметил, что, по его наблюдениям, северные люди, пьющие водку (причем, он оговорился, не только русские, финны, например), начинают всегда весело и вместе, но расходятся грустные и по одному.

Такое вот интересное наблюдение.

Наш фотограф, человек бывалый, при этом справедливо заметил, что все зависит от того, сколько выпьешь, иногда и уходить-то не надо, потому что все сами остаются на своих местах… Но я его слушать не стал, потому что вдруг мне сделалось обидно за Россию. Это бывает. И, помнится, мы тогда с этим макаронником здорово полаялись - переводчик не успевал переводить, говорит, старик, чего ты к нему пристал, брось его. А мы уже аж до Крестовых походов добрались. (Ишь, думаю, наблюдательный какой выискался!..) Впрочем, интервью на нервной почве вышло хорошим (диктофон-то я не выключал), и в конце концов мы помирились.