Путь зла. Запад: матрица глобальной гегемонии - [34]

Оставаясь в духовно–психологической матрице Н. Макиавелли, Т. Гоббс привносит в нее новые элементы. Представляя людей как существ, обусловленных неудержимой страстью к наживе (жадность как психологическая доминанта), безопасности (страх как психологическая доминанта), славе (честолюбие как психологическая доминанта) и т.п., он заявляет об их природном равенстве (т.е. все одинаковы в своих инстинктах) и равенстве в «праве на все». То есть для Гоббса люди равны в своем эгоизме, жадности, трусости, честолюбии и стремлении к жизненным благам. Эти же качества, по его мнению, наделяют человеческие отношения тотальным антагонизмом, делают людей вечными, непримиримыми врагами. Отсюда у него возникает концепция «homo homini lupus est»[49]. Она же репродуцирует идею того, что в «естественном состоянии», при котором нет власти (?), царит «bellum omnia contra omnes»[50].

Постепенное редуцирование человеческой природы во взглядах английских мыслителей стимулировало ее трансформацию от человека как духовного существа, созданного Богом, до разумного животного, погрязшего в пороках. Возникнув в высших слоях общества, данное мировоззрение со временем овладело и народными массами. Естественно, что оно не могло не выдвинуть на первое по своей значимости место инстинкты. При этом превращение индивида в некую совокупность первичных, диких инстинктов было подано как величайшее достижение европейской науки, как раскрытие наиглавнейшей тайны человеческой природы. Так через идеологическое индуцирование, путем целенаправленной информационно–психологической обработки масс создавался человек нового типа. Настойчиво внедряемое в сознание англичан, а затем и европейцев представление о человеке как о плохо поддающемся окультуриванию опасном животном постелен но делало его таковым. Это, в свою очередь, привело к духовно–психологической изоляции индивидов и их деятельному противопоставлению, требовавшему создания соответствующих эффективных социальных и психологических конструкций укрощения якобы хищнической природы человека.

Психологическим средством от «изначальной порочности человека», ввергающей его в вечный хаос агрессивного волюнтаризма, стал страх. Осознав себя в качестве ничтожного одинокого существа, которому неоткуда ждать поддержки и защиты перед лицом огромного и враждебного мира, сознание западного человека оказалось охвачено латентным страхом, который в моменты всевозможных кризисов переходил в открыто проявляющий себя ужас массовых истерий. Страхом и ужасом он платил за свою свободу индивидуалиста, отчужденного от окружающего его мира и других людей. Однако именно страх (особенно страх смерти, культивируемый западной культурой) был воспринят европейскими мыслителями как панацея от всех бед, принесенных в мир якобы деструктивной натурой человека. Страх постепенно становится для западного человека гарантией «вечного мира». Именно он, по мнению предтечи либерализма Т. Гоббса, является первопричиной возникновения гражданского общества, государства и законов, как элементов репрессивного аппарата, созданного для подавления «изначально порочной человеческой природы».

Будучи приверженцем роялистов, Т. Гоббс персонифицировал этот аппарат подавления в фигуре монарха, руководствующегося в своих действиях предписаниями разума. В целом предложенная Т. Гоббсом схема выглядела таким образом: существует порочная натура человека, она приводит к «естественному состоянию» (т.е. «войны всех против всех»), страх смерти (инстинкт самосохранения) сообщает первый импульс процессу преодоления «естественного состояния», а предписания разума («естественный разум») подсказывают людям, в какой форме они могут данный процесс осуществить. Эти условия (их и выражают распоряжения «естественного разума») суть «естественные законы».

Главным, «естественным законом» Гоббс считал стремление к миру. Понятно, что подобный мир мог быть основан лишь на отказе людей от своих прав в той мере, в которой это обеспечивает сохранение мира, азначит, и их безопасности[51]. Права, от которых отказывалось большинство, оказывались в распоряжении монарха, который действовал на основании «естественных законов» (основанных на разуме), реализация которых обеспечивалась с помощью «положительных законов» (основанных на силе), т.е. — принуждением, репрессиями. В дальнейшем западные идеологи в борьбе с автократией этот аппарат подавления диперсонифицировали. Как следствие, власть (а значит — и государственное насилие) стала анонимной.

Таким образом, выстраивая изощренную логическую конструкцию из таких умозрительных понятий, как «естественное состояние», «общественный договор», «предписания разума», «естественные законы», «позитивные законы» и т.п., Т. Гоббс постепенно возвращается к основополагающему положению о насилии, причем насилии, ничем не ограниченном. Его последователи, которые заложили идеологические основы западной социально–политической организации, внесли в его концепцию определенные коррективы, но существенным образом ничего не изменили. За красивой риторикой о «свободе», «равенстве», «демократии» всегда стоял Левиафан в виде всеподавляющего (явно или скрыто) государства.