Путь воина - [2]

Как у каждого деятеля, пишущего человека, у Александра Исааковича был свой круг интересов, который всегда находился в центре его внимания. Это был прежде всего музыкальный театр. Он очень любил оперу, он болел за судьбы нашего оперного искусства и очень много об этом высказывался в печати. […] В 38-40-м годах, как и в послевоенные годы, которые оказались последними годами деятельности Александра Исааковича, он снова выдвинул вопросы, которые определяли будущее советской оперы. В 1946-м году на конференции по советской опере он выступил с большим докладом и снова напомнил о необходимости создания произведений, стоящих на высоком художественном уровне.

Он особенно выдвигал в это время оперу Прокофьева "Война и мир", которая была известна тогда в своей первой редакции. И хотя не всё в этом произведении Александр Исаакович принимал, но всё же он сказал со всей ясностью, что теперь, как и в конце 30-х годов, в центре нашего внимания будут стоять оперы Прокофьева, и именно оперы Прокофьева — тот высочайший уровень, к достижению которого надо стремиться.

Большой интерес представляют статьи Александра Исааковича, посвящённые вопросам музыкальной критики. Особенно одна, которая называется "Права и обязанности музыкального критика". Ну, там много полемики, которая теперь уже не актуальна. Но всё, что он писал о недопустимости безличности критики, которой у нас было много и которой и сейчас много на страницах нашей печати, о том, что критик должен выступать ответственно, не боясь высказывать своё мнение, — всё это сохранило в полной мере свою силу и теперь. […]"

Примерно таким рисовался образ Александра Исааковича его внуку, пишущему эти строки, когда апрельским вечером нынешнего года он шёл на аудиенцию к Тихону Николаевичу Хренникову.

Как ни прискорбно, но за 25 лет, минувших с того памятного Вечера, все выступавшие на нём ушли в мир иной. Тихон Николаевич (думал внук) — один из очень немногих, кто мог бы поделиться живым впечатленьем о тех временах, о тех людях и, конечно, об Александре Исааковиче. Они ведь были знакомы практически всю свою творческую жизнь (вплоть до смерти А. И.), их семьи вместе претерпели лишения эвакуации, их связывала общая работа в Союзе Композиторов… Да и вообще, воспоминанья великого человека — сами по себе драгоценны.

Я не журналист. Скорее сочинитель. Для меня куда естественней и интересней пожертвовать жизненной правдой во имя правды художественной, чем докапываться до протокольных фактов. Возможно, поэтому я услышал от Тихона Николаевича не вполне то, что он хотел сказать, тем более, что сказал он совсем уж не то, что я ждал услышать.

Вот несколько выдержек из этого дилетантского "интервью". [2]

Т. Н.: …Александр Исаакович был очень мягкий человек… не способен к особенно острым взаимоотношениям с людьми. Он всегда старался — как мне казалось тогда — избегать тех конфликтных ситуаций при оценках каких-то сочинений, которые появлялись. Он всегда старался сгладить углы, найти среднюю линию, наиболее разумную, наиболее для данной ситуации подходящую, потому что он был очень разумный человек.

А. Ш.: А ведь время-то было безумное…

Т. Н.: Время было тяжёлое. Но ведь дело не только в [этом]. Тяжёлое… Было и тяжёлое, было и хорошее…

Моего прозрачного приглашения поговорить на тему "разумный человек и безумное время" он как бы не услышал. Зато, переключив внимание на любительскую фотографию, которую я разыскал в старом альбоме, стал вспоминать о деятельности Союза Композиторов в начале 50-х годов. Фотокарточка, действительно, представляла интерес и подтверждала слова Тихона Николаевича — да, были светлые моменты и в безумные времена, и люди, как всегда, ухитрялись быть счастливы. Среди группы отдыхающих в Доме творчества в Рузе на левом фланге стояли рядом молодые, полные сил и планов композитор Хренников и критик Шавердян. Казалось, они только что ходили по боковой аллее, увлечённые беседой, их заметили и позвали — "фото на память!". Вот так они и запечатлены в окружении музыкантов из разных республик: настоящая семья народов, казавшаяся такой дружной и нерушимой.

Тихон Николаевич долго разглядывал снимок, видимо о многом вспоминая. Наконец, отложил его в сторону и произнёс, словно подытоживая:

Т. Н. […] Ну вот, Александр Исаакович был очень уважаемый человек, а главное — он был очень спокойный человек: его восточный характер не проявлялся.

А. Ш.: Но ведь многие знавшие его отмечали, что при всей своей мягкости и бесконфликтности он порой действовал прямо-таки как самурай. В истории с Оголевцом…

Т. Н.: О-о… Ну, не только он… Оголевец был вообще фигура очень странная на музыкальном нашем горизонте.

А. Ш.: Или страшная?

Т. Н.: Ну, кто как… Во всяком случае, это был неуравновешенный, больной человек. Он писал гадости на всех. На меня, например… Суслову… Суслов давал мне читать его творения. Это было во время космополитизма, в начале 50-х годов. […] [3]

Ну, всё это дело прошлого… Александр Исаакович был человек уравновешенный, разумный, спокойный. Часто во многих ситуациях он сохранял правильную позицию, и поэтому к нему относились с большим уважением. В частности, я.