Путь в революцию. Воспоминания старой большевички. - [43]

Вот и родной Урал… Проплывали за окнами знакомые мне горные и таежные пейзажи. Глядя на эти картины, я спрашивала себя: «Как-то удастся с побегом?.. Когда я снова сумею вернуться из Сибири?..»

В Красноярск прибыли незадолго до окончания навигации, пересели на пароход и добрались на нем в Новоселки — довольно уединенный и пустынный пункт. В Новоселках мы прожили недолго. Внимательно ознакомившись с обстановкой, я и Пантелеймон Николаевич убедились, что устроить отсюда побег будет невозможно. Тогда мы добились переезда в Минусинск.

В Минусинске мы поселились не на частной квартире, а в гостинице. Сделано это было с тем расчетом, что в гостинице, где всегда людно и смена клиентов — обычное дело, подготовиться к побегу и ускользнуть будет гораздо проще.

Началась подготовка к побегу. Для его организации я получила деньги от политического Красного Креста и от брата мужа — Николая. Чтобы приучить полицию к временному отсутствию мужа, я решила ходить в полицию за пособием лично, под тем предлогом, что Пантелеймон Николаевич болен. К нам каждый день приходил жандарм. Убедившись, что ссыльный Лепешинский на своем месте, он удалялся. Чтобы как-нибудь усыпить его бдительность, я и ему стала говорить, что муж очень болен.

Далее нужно было достать надежные документы. Удалось и это сделать. Для Лепешинского был заготовлен паспорт на имя мещанина Быкова. Чтобы придать «мещанину Быкову» достаточно внушительный и солидный вид, я купила новую шапку и каракулевый воротник и пришила его к пальто. В таком одеянии Пантелеймон Николаевич имел вид небогатого, но вполне состоятельного дельца. И, наконец, последнее — покупка лошади. Сделано было и это. Мы передали ее нашему старому (еще по первой ссылке) знакомому и приятелю крестьянину Никанору. Он же должен был сопровождать мужа до Ачинска. Дальше Лепешинский намеревался ехать поездом.

Итак, все было готово. Побег мы назначили на день получки политическими ссыльными пособия. Для полиции этот день являлся также днем проверки наличия ссыльных на месте.

По заранее разработанному плану я постаралась загримировать мужа под серьезно больного человека. По моей просьбе пособие на этот раз должен был принести надзиратель. Когда он появился, я расписалась в получении денег и — для большей убедительности — пригласила его присесть возле постели «больного», на которой, с обвязанным лицом, лежал Лепешинский. В комнате разливался резкий запах лекарств.

— Что у вас там, как?.. — спросил надзиратель, присматриваясь к своему подопечному.

— Ох-хо-хо, плохо… — простонал Пантелеймон Николаевич. — Врача бы вот надо…

Он сунул в руку надзирателя «благодарность», и тот, бросив: «Ладно уж, лежите», — ушел.

Теперь следовало действовать.

Приступили к последним приготовлениям. Грим с лица Лепешинского смыт, борода сбрита, усы подкручены. Передо мной сидел совершенно незнакомый человек, узнать в котором Пантелеймона Николаевича было почти невозможно.

Выехать предстояло в одиннадцать часов вечера. Никанор с санями должен был ожидать в назначенном месте. Подходили минуты расставания. Мы сидели в номере, возле спящей Оли, и тревожно молчали. У обоих было неспокойно на душе. Мне казалось, что сейчас вдруг войдет надзиратель и весь наш план рухнет… Муж боялся за меня.

— Я ничего не страшусь и готов на все, — тихо заговорил он. — Но опасаюсь за тебя. Если мой побег обнаружится раньше, чем ты сумеешь уехать отсюда, тебя могут арестовать.

У меня на душе тоже скребли кошки, но я, стараясь вдохнуть в мужа как можно больше уверенности, ничем не обнаруживала своей тревоги и убеждала его, что все будет обстоять отлично, что мне конечно же удастся ввести жандармов в заблуждение относительно болезни Лепешинского и что, едва получив от него весточку, подтверждающую успех побега, я тут же ускользну из Минусинска.

Стрелка часов приблизилась к одиннадцати. Лепешинский встал, оделся, поцеловал Олю и меня и вышел. На улице он осторожно осмотрелся и быстро зашагал к условленному месту. Я стояла у окна и с замиранием сердца следила за ним. Проходил час за часом, наступила уже глубокая ночь, а я все еще не отходила от окна и наблюдала за улицей — не покажется ли на ней кто-нибудь… Никто не появлялся.

Наступило утро. Как всегда, появился надзиратель «проведать» своего подопечного. Под предлогом болезни мужа я постаралась не допустить его дальше порога. Так продолжалось я на следующий день, и на третий… До поры, до времени мне удавалось скрывать отсутствие Лепешинского. Даже маленькая Оля помогала мне в этом обмане. Завидев входившего в гостиницу надзирателя, она бежала к поварихе и громко, так чтобы слышал жандарм, кричала:

— А котлеты опять твердые… Папа болен и есть их не может…

Перед отъездом Лепешинского мы условились, что как только успех побега станет бесспорным и муж будет уже в безопасности, он даст на имя ссыльного А. В. Орочко телеграмму: «Почем рога маралов?» Но проходила неделя, другая… Минуло восемнадцать дней, а телеграммы все не было и не было… Это тревожило. Но, с другой стороны, никто еще не хватился Лепешинского здесь, в Минусинске, иначе бы… Я нервничала, скверно спала и каждый день ожидала, что за мной придут.