Путь теософа в стране Советов - [223]

Тепло распрощавшись со спутниками, я к вечеру ушёл в Тиетту, чтобы, насколько можно, сократить завтрашний переход[43].

Я решил быть благоразумным: каждый час делать привал на пять минут, ориентироваться и ставить на карте крестик, чтобы знать, сколько прошёл.

Густо валил снег. Кроме того, уже через час, на первой остановке, я вошёл в облака, как в молоко. Узкая долина Кукисёока уводила меня на север. Ни малейшей тени или пятна вверху. Вперёди был тоннель, сотканный из тумана. Разрез ущелья имел форму параболы; стоило отклониться на пару шагов в сторону, как начинался подъём. Сама долина повышалась настолько медленно, что я не чувствовал, что поднимаюсь. Через час я стал сомневаться: иду ли я по земле или вишу в пространстве, настолько нереальным казался этот беспредметный и беззвучный мир. Я чуть не заснул на ходу, убаюканный плавностью движения. Я ориентировался только по углу между лыжнёй и стрелкой компаса, так как долина загибалась дугой. Но вот и перевальные озёра. Их три. Из последнего вода ушла, образовав пещеру с потолком из льда. Хлестнул ветер, разорвав облака. Впереди ущелье Кунийока расширяется. Стены его голы и обрывисты, дно завалено разноцветными камнями, поросшими мхом, брусникой, полярной берёзкой. Всё внезапно стало красочно, ярко, залито солнцем.

В марте солнце — значит подлип. Подлый, ползучий враг лыжника, хватающий его за ноги, выматывающий силы. Второй раз за это путешествие мне пришлось вступить с ним в борьбу. Я решил перелезть через хребёт Поачвумчорр и идти по теневому склону. На это пошло часа два, но манёвр удался. Я благополучно достиг реки Петрелиуса и вдоль неё вышел к узлу долин. На северо-восток простирались еловые леса, за ними виднелась широкая плешь озера Пайкуньявр, а дальше — равнинная тайга. На западе между километровыми громадами Час-начорра и Индичвумчорра маячила еле заметная впадина — перевал Чоргорр, из которого с невероятной силой прорывался западный ветер, поднимавший с гребней и вершин клубы серебряной пыли.

Подъём на перевал казался столь трудным, а в долине было так уютно и тепло, что я подумал: «Не переночевать ли?» Но, поглядев вокруг, сразу отказался от этого намерения: весь снег был испещрён следами рысей и росомах, приходивших на водопой к горной речке. Переправляясь через неё, я подмочил лыжи и ноги, проломив ледяной мостик, чем отнюдь не облегчил восхождение.

Встречный ветер разрушал наст и гнал мне навстречу острые ледяные кристаллики. Склон, доходивший до 50° крутизны, как бы убегал со страшной скоростью из-под ног тысячью снежных змеек. На Кукисйоке не было ни одной движущейся точки, здесь же — ни одной неподвижной. Спустив наушники, я настойчиво поднимался по кулуару. Временами приходилось ложиться, чтобы переждать порыв ветра. Раза два ветер опрокидывал меня, и я скатывался метров на десять вниз. На самом верху мне пришлось палкой прорубить двухметровый карниз, чтобы взобраться на перевал.

Впереди открывался спуск в долину реки Часнайок. Ради такого спуска стоило пережить невзгоды. Катишься не десятки, не сотни метров, а километры. А снег — то рассыпчатый и рыхлый, как крупчатка, то упругий и скрипучий, как крахмал. На переходах резко менялась скорость. Только держись!

Я не видел более весёлого ручья, чем Чесманйок. Он прыгал по камням, подлезал под снег, образуя острова, звенел на порогах. Берега изобиловали следами птиц и зверей. Склоны Индичвумчорра спускались к ручью сланцевыми террасами, с которых местами ниспадали в лучах заката ледопады. Террасы были покрыты редким в Хибинах сосновым лесом, в ветвях которого резвились белки, прыгали снегири. Стволы сосен были туго завиты, как канаты. Думаю, дело в том, что ветви упрямо тянутся к югу, а западные ветры постоянно давят на них и поворачивают ствол против стрелки.

Сколько раз и как резко за этот день сменялась декорация ландшафта и климата! Но вот они сменились в последний раз — пошла вырубка. На берегах реки бесконечными штабелями лежали брёвна. Попался брошенный барак лесорубов. Пошёл корытообразный зимник, полный талой воды. Оказалось, что мои горные лыжи могут прекрасно выполнять службу водяных. Они отлично скользили по воде, поднимая фонтаны брызг.

Через 12 часов после выхода из Тиетты я поставил последний крестик на карте при свете станционного фонаря.

Дальше мой путь лежал в Вологду. Гельфготы жили на берегу реки в одноэтажном рубленом домике, как изба. Дом был довольно просторный. Они снимали у хозяев две комнаты, в одной жили родители с Наташей, в другой Миша с женой Ирой. Поколения не ладили между собой, и Миша перед самым моим приездом уехал в Москву устраиваться на работу. Они с женой считали, что ссыльные родители являются для них помехой. Ира покуда уехала к своим родителям в Пятигорск.

Когда Галочка приехала, Гельфготы приняли её как родную. Особенный фурор произвёл трёхлетний Алёнька. Старики баловали его как только могли. Галя писала мне, что «добрые деды потакают даже таким наклонностям, которые являются пережитками феодальной психологии и сползанием в мелкобуржуазное болото». Я отвечал: «Уполномочиваю Сашу сынишку пороть — метод, который мне горячо рекомендовали соседи по квартире». Но мои просьбы были тщетны. Стоило Саше утром открыть глаза, как он восклицал: