Путь серебра - [93]

– Да… наша удача велика… – ответил Хельги, но Брюнхильд видела, что он лишь повторяет привычные слова, а думает о другом. – Но что… – Он оглянулся на дверь своей шомнуши, где осталась княгиня Бранеслава. – Матери мы что скажем?

– Скажи, что Амунд идет первым, а наши отстали, – зашептала Брюнхильд ему на ухо. – Зачем ей раньше поры сокрушаться?

Не ответив, Хельги слегка покачал головой: то ли не верил, что жена поддастся на обман, то ли сомневался, что он принесет пользу.

Хмурясь, князь ушел к себе; Брюнхильд предвидела, что спокойного сна ему и Бранеславе теперь долго не знать. Горевать по павшим было еще рано, но об отце она уже тревожилась. Если с войском и правда случилась беда – для князя это будет страшный удар.

Все снова разошлись по спальным местам, Брюнхильд тоже вернулась в девичью избу, где жила со своими служанками. Но, улегшись снова на пуховые постельники удобной лежанки, долго не могла заснуть. Открытыми глазами глядя во тьму, она старалась привыкнуть к мысли, что долгому ожиданию пришел конец. И этот конец именно таков! Грим, ее сводный брат… Если он не вернется, это сокрушит княгиню. Бранеслава рассталась со старшим сыном, пока тот был трехлетним ребенком; он вырос далеко на севере, в Хольмгарде, там же и женился на дочери Олава, которую ни Хельги, ни его жена даже не видели и знали только по рассказам Карла, ее деда по матери. Долгими вечерами за пряжей княгиня мечтала: вот вернется Грим из похода, перевезет сюда жену, станут они жить-поживать, народят детей… В зиму после ухода войска Хельги посылал людей к Олаву – уведомить, что договор с греками заключен и торговый мир вступает в силу, – но Бранеслава связывала с этой поездкой свои собственные тайные надежды. Она не говорила о них вслух, однако Брюнхильд легко читала их по лицу мачехи. Надежды не оправдались: по возвращении Карл дал понять, что никакого новорожденного в Хольмгарде не имеется. И теперь нечего было его ждать, пока Грим не вернется, а до того должны были пройти годы…

Что, если Грим совсем не вернется? Что, если он погиб? От этой мысли холодела душа. Брюнхильд видела брата всего один раз, перед уходом войска, их знакомство длилось считаные дни, и она не могла так уж сильно по нему убиваться. Но из четверых сыновей у Хельги оставались в живых только двое, и Грим, как они успели его узнать, был самым многообещающим. Рагнар – добрый отрок, но слаб здоровьем, и неведомо, долго ли ему суждено прожить. Погибни Грим, не имея своих сыновей, – все отцовское наследство окажется под угрозой. Покоренные племена сбросят власть Киева, да и в Киеве сядет невесть кто. Вместе с Гримом могло сгинуть все будущее рода. Рухнут все надежды отца создать на славянских землях могучую Русскую державу – ту, ради которой он сражался и трудился почти три десятка лет. Сделать удалось немало, но что все это без достойных наследников?

От этих дел, важных для всей Киевской Руси, мысль прыгала к тем делам, что были важны для самой Брюнхильд. Из главных вождей похода гонец назвал по имени только одного! Амунда плеснецкого! Вопреки предсказанию ее дяди Жизномира, Амунд вовсе не сгинул за морем. Он жив. Он приближается и через несколько дней будет здесь. Брюнхильд пробирала дрожь при мысли о скорой встрече. «Я умею помнить и добро, и зло», – сказал он ей два с половиной года назад, в день прощания. Когда еще назвал ее ядовитой змеей… «Я не забуду», – сказал он ей, и Брюнхильд хорошо помнила, что именно он обещал не забыть. То, как она его отравила… ну, не совсем отравила, но опоила неким греческим зельем, из-за чего он сильно занемог и не пришел в святилище, когда хотели вопрошать богов, кому быть вождем похода. Хельги не мог допустить, чтобы его сын оказался под началом у чужого князя, а Хельги Хитрый, как говорили люди, умеет столковаться даже с богами. И вождем похода стал Грим, хотя, по совести говоря, Амунд имел на это больше прав: на десять лет старше, он уже занимал княжий стол, в то время как восемнадцатилетний Грим был лишь наследником своего отца-князя. Тогда Брюнхильд радовалась, что сумела обхитрить и одолеть этого великана. Хоть и не смела потом взглянуть ему в глаза, а когда пришлось все же подносить ему прощальный рог, ее трясло, будто лист. А ведь он не выказывал злобы или досады, не угрожал. Он лишь смотрел на нее так своими темно-голубыми глазами из-под густых бровей, будто видит насквозь. «Победа достается то одному, то другому, – невозмутимо произнес он в то утро. – Возможно, в другой раз мне больше повезет…»

Брюнхильд и сейчас как наяву слышала его низкий густой голос – будто говорил камень. Этот голос проникал в грудь, под все покровы, как невидимый горячий клинок, и ложился прямо на сердце. И вот настал этот другой раз! Амунд возвращается… Каких побед он ждет теперь? Над кем?

От волнения Брюнхильд не могла спать и вертелась с боку на бок; сердце жарко колотилось, было тяжело дышать. Она даже встала и подошла к оконцу, отодвинула заслонку и стала жадно ловить прохладный влажный воздух, пахнущий первой прелой листвой и осенним дождем. Она содрогалась от мысли вновь оказаться рядом с Амундом – будто рядом с медведем, которого ничто не сдерживает. Он и ростом выше любого медведя… Она помнила, как стояла в шатре, а он стоял на коленях почти вплотную к ней, и их лица были на одной высоте. Тогда ей было весело – опасность всегда опьяняла ее, – но за прошедшие два с половиной года у нее было время осознать, как глупо она поступила, сделавшись врагом этого человека… если он человек.