Путь отважных - [9]
Стрельба, затишье, проверка, жив ли осаждённый в землянке парнишка, опять стрельба, затишье, проверка… Так продолжалось долго. И ни одна белогвардейская пуля не тронула Кири Баева.
Офицеру надоела эта томительная, не дающая результатов осада. Она принесла лишь большие потери: четверо убитых и трое раненых. Надо придумывать что-то другое…
Недалеко от залёгших белогвардейцев, на неторной дороге, пролегающей около пашен, показалась телега, гружённая соломой. На возу сидел крестьянин.
«Вот что надо сделать, — догадался офицер, — обложить соломой избушку и поджечь. Пускай горит партизанский гадёныш!»
— Эй, мужик, езжай сюда! — крикнул он, размахивая наганом.
Крестьянин послушно свернул с дороги и направился к офицеру.
Приблизившись, он остановил коня, спрыгнул с воза, спросил:
— Чего надоть?
Офицер недобро блеснул ровными белыми зубами:
— Вот чего, мужик: на твою долю выпала честь послужить освободительной армии и верховному правителю Колчаку. Езжай к избушке, обложи её соломой и подожги. Партизан в ней укрывается…
Крестьянин побледнел, бородёнка у него затряслась, и он закрестился:
— Свят, свят, свят… Это как же можно? Человека живьём сжечь… За такой грех и на том свете не примут. Нет уж, ослобоните меня от этого, господин офицер.
— Не разговаривать! — грозно прикрикнул офицер. — Делай, что велят. Не то и тебя огню предам. Попадёшь ли на том свете в ад, неизвестно, а тут мы тебе его уготовим. Ну!..
Крестьянин взял лошадь под уздцы и, шепча губами: «Прости, господи, мою душу грешную», — сгорбился, медленно зашагал к избушке. Он беспомощно привалился к возу, несколько минут постоял в раздумье, затем ещё раз перекрестился и стал обкладывать избушку соломой. Вспыхнул огонёк, и языки пламени зализали стены, заклубился белесоватый дым. Крестьянин отвернулся, из глаз по морщинистой щеке покатились крупные слёзы.
— Эх, жизня! — выдохнул он, вскочил на телегу и ударил по лошади.
Подпрыгивая на выбоинах, подвода пронеслась мимо белогвардейцев и скрылась в низинке. Оставив там лошадь, крестьянин выполз на бугор и стал наблюдать, что будет дальше.
Киря мог бы застрелить мужика, когда он подвозил солому, и вскинул было уже наган на подоконник, но раздумал: «А он тут при чём? Его заставили. Убью — беляки сами тогда подожгут, раз решили…» Паренёк содрогнулся, прижался к стене и зажмурился. Дым ел глаза, выжимая слёзы, лез в нос и в рот, стало тяжело дышать. Жарко, ах как жарко! Пот грязными ручейками заструился по лицу. Одежда тлеет и, наверное, скоро вспыхнет пламенем, и тогда… Нет, нет, не надо об этом думать, лучше уж сразу, без мыслей, без ожидания…
Упала горящая жердь, обдав Кирю искрами. Паренёк сжался в комочек и прильнул к земляному полу: так легче дышать.
Сколько прошло времени, он не мог сказать, но ему показалось — очень много. Почему так долго тянется это страшное ожидание неизбежной смерти?.. Уж скорее бы… Но что это? Вроде бы стало легче дышать и горького привкуса дыма не чувствуется. Киря открыл глаза. В избушке светло, ветер через разрушенную крышу, словно через вентиляционную трубу, вытягивает остатки дыма.
Киря выглянул в окошко, и, кажется, вовремя. Белогвардейцы, думая, видно, что паренёк погиб, подходили к избушке. Шли открыто, в рост. Киря выстрелил. Ближний солдат покачнулся и упал, судорожно загребая землю руками, словно собираясь захватить её с собой. Остальные разбежались. Киря с ожесточением стрелял им вслед. И вдруг..! Он обшарил карманы и нашёл всего один патрон — маленький, блестящий, который почему-то стал тяжёлым. Последний патрон! И граната… Больше нечем будет отбиваться от врагов, а до ночи ещё далеко…
Что же теперь делать? Сдаться?.. Но Кире вспомнился отец. Он был недавно схвачен карателями, его долго пытали, добиваясь, чтобы сказал, где скрываются партизаны, а затем застрелили. Вспомнился и дядя Степан, которого он помогал выкрасть из Каменской больницы. Так же, как отца и дядю Степана, беляки будут мучить, пытать и его. Нет, это страшно, страшнее, чем умереть. Да и как можно сдаться в плен? Эта мысль ему показалась нелепой. Ведь партизаны в плен не сдаются!
Белогвардейцы снова пошли на приступ, видно решив во что бы то ни стало взять партизана живым. Киря выбрал удобный момент и метнул гранату. Беляки попадали на землю, но граната не разорвалась.
От обиды на глазах Кири навернулись слёзы. Затем резким рывком отхватил от рубахи лоскут и вывел на нём, обмакнув палец в кровь, сочившуюся из раны: «Умираю, но гадам не сдаюсь!» Пристроил лоскут к стене и вышел из избушки.
Белогвардейцы лежали в тридцати-сорока метрах и не стреляли.
Киря набрал воздуха в лёгкие, и голос его по-мальчишески громко прозвенел:
— Все вы негодяи, раз идёте против трудящихся! А партизан вам не победить…
— Хватит ораторствовать! Сдавайся! — прокричали белогвардейцы.
Киря высоко вскинул голову и запел:
Эхо ещё не потушило последние слова похоронного марша, как Киря поднял наган и послал в себя пулю, последнюю пулю.
И. Курлат
БИТВЫ НА РЕЛЬСАХ
Рисунки Е. Ванюкова.
Небольшой уютный кабинет. На письменном столе — ворох бумаг, исписанных мелким почерком. Напротив стола, на подставке — пишущая машинка с начатой страничкой монографии «Бронепоезда в боях за власть Советов». На полках — металлические макеты зелёных бронированных поездов. Сделаны они руками хозяина дома, учителя Константиновской средней школы номер семь Анатолия Ивановича Дикого.
