Путь на Индигирку - [18]

Я спросил, каковы успехи ученика.

— Дак желание есть — выучится. Всяко ученье желания требует… Возьми Федора, дружки они, — Луконин кивнул на Данилова, — звал я и того к штурвалу, не схотел. Мне, говорит, не век по пароходам мыкаться… Зыркнул глазищами и ушел.

— Что он за человек, Федор? — как бы между прочим спросил я.

— Отчаянный, — сказал Луконин, — видал, в трюме три мешка схотел взять? И взял бы, может, сорвал бы себе живот, а взял бы. Дак я думаю, зачнется драка — ножом пырнет, не остережется за ради себя и не подумает, что в тюрьму пойдет. От него всего жди. А кто таков, отколь — не знаю, мне не докладывал. — Луконин повернул ко мне свое с глубокими складками около губ лицо. — Заведено у нас так: откель пришел, что за душой, ничего такого не услышишь. Работает исправно, горба не жалеет — тем и хорош. Бывает, знаешь, за спиртом раскудахчутся, выложат все, как на духу… — Луконин простодушно добавил: — Дак я с Федором не пил…

X

Несколько дней поднимались мы по Индигирке. Ни поселков, ни юрт на берегах больше не было. Как-то утром вышел я на палубу и ахнул: берега стали белыми от снега, на ветвях деревьев лежали пушистые, как вата, снежные комья, по черной воде плыли ошметки то ли льда, то ли мокрого снега. Зима в начале сентября!

— Хорошо вовремя с низу ушли, — сказал Луконин, повстречав меня на палубе. — Еще немного, и заморозили бы суда в плесе. Думаете, нас кто пожалел бы? Самим пришлось бы судоремонт вести далеко от затона, а по весне спасать баржи и пароходы от ледохода. Один раз было у нас такое. Ничего, обошлось…

Через день мы подходили к затону. Индигирка в этом месте — восемьсот с чем-то километров от устья — делилась на три рукава. Два были образованы островом посреди плеса. Третий рукав представлял собой узкую длинную протоку, отрезавшую от берега изрядную краюху суши и скорее похожую на таежную речку. В этой-то протоке, совершенно изолированной от основного русла реки, и располагался затон. В глубине тайги на высоком берегу протоки виднелись какие-то строения.

Было свежо. Небо, обернутое длинными лентами облаков, казалось темнее заснеженного берега. Тайга, теперь лишенная хвои, была неприютной и холодной. Пароходы с баржами толпились около устья протоки, слышались гудки, команды в мегафон, между судами сновали катера с белыми, как льдины, валами пены у форштевней…

Все, кто был занят на вахтах, высыпали на палубу. Радостное настроение моих товарищей невольно передалось и мне. У самого борта стояла радистка. Меня поразило выражение лица Натальи: в нем было и ожидание чего-то светлого, и что-то тревожное.

Пароходы поодиночке втягивали речные баржи в узкое и обмелевшее устье протоки. Но с пятисоттонной, глубоко сидящей морской рейдовой баржей ничего не могли поделать. Осенью уровень воды в Индигирке, как мне объяснил Коноваленко, сильно понижался, прекращалось таяние вечной мерзлоты по берегам, а дождей в этих местах идет мало. Плоскодонные пароходы и речные баржи и те проходили «впритирку», поскребывая по дну в самом устье обмелевшей протоки, — дальше было уже глубже. Пришлось отвести пятисоттонную баржу от устья и поставить у берега в главном русле реки. Из затона приплыл на катере к злополучной барже начальник эксплуатации Василий Иванович Стариков, молодой, спокойный человек в штатском, ладно сидевшем на нем пальто, в обычных ботинках и калошах, что никак не вязалось с нашей форменной одеждой и сапогами. Стариков поднялся на «Индигирку», которой были поручены заботы о барже, мельком взглянул на нас, кивнул в ответ на наши приветствия и больше уже ни на кого не обращал внимания, весь поглощенный происшествием с «пятисоттонкой». Он проверил осадку баржи, спустился в трюм, оглядел грузы — мешки, тюки, огромный ящик с печатной машиной для нашей типографии, какие-то механизмы, — молча покачал головой и, поднявшись на палубу, остановился в раздумье. Лицо у него было крупное, с выдающимися челюстями и широкими губами, от холодного ветра покрывшееся кирпичного цвета пятнами, будто неровно растертое грубым полотенцем.

— Доигрались! — негромко, ни к кому не обращаясь, сказал он. — Бросили баржи в плесе… Пришли бы на два дня раньше, вода еще держалась…

Столпившиеся вокруг него речники «Индигирки» помалкивали. Молчал и Васильев, приплывший вместе со, Стариковым на катере и сейчас хмуро смотревший на холодную сизую воду за бортом.

— Попробуем еще дернуть, — сказал он — может, протащим…

— Что же пробовать! — Стариков горько усмехнулся. — Гак сорвать, пароход повредить. Вон, видно, насколько она сидит, — он кивнул на борт. — И глубину устья мы уже раз десять промеряли. Одно остается: перевалить на берег все грузы из трюмов, на санях перевезти в склады. А весной до ледохода вдернуть ее в протоку, чтобы не переломало ледяными полями. Лед два метра толщиной, шутка ли…

— Может, пустую протащим? — не очень уверенно спросил Васильев.

— Вода упадет, пока разгружать будем, вдобавок и пароход здесь останется, не пройдет в устье, — сказал Стариков.

— Я ответственность за пароход на себя возьму, — сказал Васильев, — рисковать так рисковать… Расписку напишу.