Путь на Хризокерас - [14]

— И в Аквитании, и в Англии шло то же самое, — согласно кивнул Ричард, думая при этом о чем-то своем, но все же прислушиваясь краем уха к рассказу "колдуна и астролога"

— Да, а еще через тридцать лет Норбоннский собор составляет исчерпывающий перечень запретных для ведения военных действий дней. И, вуаля! Если раньше война была естественным правом любого сеньора, то теперь она становится предметом церковного, канонического права! Церковники начинают уже говорить о "законных" и "незаконных войнах".

— И попробуй им возрази, — согласился Ричард, уже понимая, куда клонит его собеседник.

— Но одними запретами войну не остановить. Слишком много скопилось в христианских землях воинов, которым кроме войны ничего не нужно, которые кроме этого ничего не могут, да и не хотят. Войну было не остановить. Но ее можно было выманить за пределы христианского мира. И вот 26 ноября 1095 года на равнине у Клермона воцарилось небывалое оживление. Ведь сам наместник Святого Престола должен был обратиться к добрым христианам всякого звания и сословия.

Было видно, что почтенный истории впал в раж, и его, как и войну, тоже не остановить. Впрочем, Ричард слушал его весьма благосклонно. Слова импровизированного лектора явно падали на хорошо подготовленную и удобренную почву. А почтенному депутату было просто интересно. Господин Гольдберг же между тем, яростно жестикулируя, продолжал. Так, как он рассказывал бы об этом своим студентам. И, разумеется, студенткам, влюблявшимся в этого носатого, нескладного человечка лишь за одно то, как он рассказывал им историю…

— К помосту, сооруженному для понтифика еще накануне славного дня, — вещал господин Гольдберг, — собралась огромная масса людей. Сотни рыцарей и владетельных сеньоров. Тысячи монахов и священников, съехавшихся из монастырей и приходов едва ли не всей Франции. Десятки тысяч простолюдинов из окрестных селений. И вот зазвонили церковные колокола Клермона. Под их звон из ворот города выступила процессия высших сановников католической апостольской церкви. В высокой тиаре и белом облачении — сам папа. За ним четырнадцать архиепископов в парадных одеждах. Далее на небольшом отдалении двести двадцать пять епископов и сто настоятелей крупнейших христианских монастырей. Гомон толпы превращается в рев, тысячи людей падают на колени и молят о благословении. Но вот Папа всходит на помост и воздевает руку, прося тишины. Людское море медленно стихает, и Урбан II начинает говорить…

Во время рассказа господин Гольдберг отнюдь не сидел на месте. Он метался из стороны в сторону, в лицах изображая то рыцаря, то монаха, то папу в белом облачении. "А ведь студенты-то в нем, наверное, души не чают", — совершенно некстати подумалось вдруг господину Дрону. Наконец, историк подскочил к столу, выхватил из кучи свитков еще один, мгновенно развернул его и начал, самую малость подвывая, читать:

— Народ франков, народ загорный, народ, по положению земель своих и по вере католической, а также по почитанию святой Церкви выделяющийся среди всех народов: к вам обращается речь моя и к вам устремляется наше увещевание. Мы хотим, чтобы вы ведали, какая печальная причина привела нас в ваши края, какая необходимость зовет вас и всех верных католиков….

— …От пределов иерусалимских, — прервал господина Гольдберга король Ричард, без всякого свитка помнивший Клермонский Призыв Урбана II, наверное, еще с детства. И продолжил вместо него, — и из града Константинополя пришло к нам важное известие, да и ранее весьма часто доходило до нашего слуха, что народ персидского царства, иноземное племя, чуждое богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный богу духом своим, вторгся в земли этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнем, самих же их частью увел в свой край в полон, частью же погубил постыдным умерщвлением…

Господи! Ричард и подумать уже не мог, что когда-нибудь вновь пахнет на него вот этим вот… Этим вот детским желанием послужить Иисусу и копьем, и мечом, и всей жизнью своей… Когда — по-детски наивно — и был, и чувствовал он себя рыцарем Христа, но не пронзенного безжалостным остриями гвоздей, а Христа веселого, побеждающего своих противников и пеше, и конно, и мечом, и булавой. Неужели это был он?! Сколько лет прошло! Да что там лет, целая жизнь…

Король встал, сделал несколько шагов, как бы случайно отойдя от канделябра подальше, где сгущались плотные тени. Он был смущен, взволнован и не желал показывать собеседникам свое смятение. Те, однако, каждый по своему, но вполне отчетливо ощутили чувства короля и постарались как-то заполнить возникшую паузу. Господин Гольдберг начал аккуратно собирать разбросанные по всему столу свитки, а господин Дрон разлил остатки вина по кружкам. Последнее оказалось более чем кстати.

Довольно быстро овладев собой, Ричард подошел к столу и взял кружку.

— Что ж, сеньоры, я не знаю и не желаю знать, откуда чужестранцы почерпнули столь глубокие познания о делах христианских королевств Европы. Но вы правы. Так что, будем считать, что с причинами столь активной поддержки моего похода Святым Престолом мы разобрались. Выманить войну и нас, ее служителей, за пределы христианского мира и, тем самым, упрочить свое влияние внутри него. И пусть воины, как тупоголовые бараны, сложат свои головы где-нибудь вдалеке. Тем прочнее будет власть клира, оставшегося в притихших баронствах и графствах.