Путь на Грумант. Чужие паруса - [7]

Жизнь на зверобойном судне и взаимоотношения экипажа исстари определялись морским уставом, строго соблюдавшимся каждым промышленником.

Исключительная честность отличала русских северных мореплавателей. Кто не слыл за честного человека, тому дорога в артель была закрыта.

— Тебя, вишь, мало кто знает, гляди, и не пойдут с тобой ребята, — говорили поморы малоизвестному охотнику.

На «Ростиславе» зверобойная артель подобралась удачно. Алексей Евстигнеевич Химков пользовался уважением и любовью среди промышленников, и каждый мезенец считал за счастье пойти в плавание с таким кормщиком.

Из числа зверобоев особенно выделялся своей необычайной силой и крепким сложением носошник Федор Веригин — богатырь с густой курчавой бородой. Вся артель в шутку звала его «ошкуй», то–есть медведь. И недаром. Он смело выходил с рогатиной на огромного белого зверя и слыл в Мезени человеком большой храбрости.

— Не иначе, оленьей кожей Федор покрыт. Старые люди говорят, кто оленьей кожей обернется — бесстрашен бывает, — поговаривали про Веригина односельчане.

Федор был артельщиком на лодье. Его заботам Химют поручил все продовольственные запасы и снаряжение.

Второй носошник, Степан Шарапов, славился как весельчак, песенник, сказочник и гусляр.

Поморы понимали и ценили удалую песню, затейливую быль–сказку. Песенников брали во все артели, отправлявшиеся на далекие промыслы с зимовкой, оплачивали их значительно выше, чем рядовых зверобоев.

Второй день после поворота на Грумант не принес «Ростиславу» ничего нового. Только нерпы, появившиеся в большом количестве, то и дело высовывались из воды, словно наблюдали за проходящим судном. А лодья набегала крепкой грудью на свинцовые волны и, разбрасывая тысячи брызг, торопилась все дальше и дальше на север.

Пользуясь хорошей погодой, мореходы попрежнему проводили свободное время на палубе.

На корме у приказинья[20] стояли Алексей Химков с подкормщиком Колобовым и старым зверобоем Климом Зорькиным.

— Нет, ты на ход–то посмотри, — говорил Колобов Климу, показывая на шумевшую у бортов воду, — что скажешь?.. Ведь поболе триста верст в сутки бежим.

Зорькин недовольно хмурился:

— Ходкая лодья, спору нет… Да не захвалить бы… а то не ровен час…

— Ну, полно, дед, не бойся, — смеялся Химков, — пугливым больно стал.

На носу лодьи слышался певучий голос Шарапова, то и дело покрываемый взрывами молодого смеха. Направо и налево Степан сыпал шутки и прибаутки.

Все поморы были одеты в вязанные из грубой шерсти домашнего прядения рубахи — бузурунки — и толстые штаны, заправленные в высокие промысловые сапоги — бахилы.

Было тепло. Многие мореходы оставили свои шапки внизу, в поварне, и ветер шевелил густые светлые копны их волос. У каждого на поясе красовался нож в больших кожаных ножнах. Поморы не расставались с ним даже на ночь.

— Без ножа на люди стыдно показаться, девки засмеют, — говорили охотники.

Химков, щурясь, смотрел на солнце и думал:

«К полдню близко. Ширину по солнышку сыскать надобно. Медведь–то вот–вот должен быть».

Он хотел позвать сынишку, да вспомнил, что время паужну артели готовить — занят Ванюша.

Спустившись на минуту в каюту, кормщик появился на палубе с градштоком[21] и маточкой в руках. Сначала он определил время: держа на солнце компас — круглую деревянную коробочку размером с карманные часы, он приставил к нему тоненькую соломинку. Тень от соломинки прошла как раз по середине прибора.

— А правда, полдень и есть. И в склянке песку самая малость осталась.

Затем он взял градшток и повернулся спиной к солнцу. Переставляя поперечный брусок ближе к глазу, он надел на противоположный конец прибора небольшой диск, блестящей поверхностью к светилу. Смотря одним глазом в нижнюю мишень поперечного бруска и через середину диска на гори зонт, Химков стал передвигать диск, пока не поймал солнечный луч на отполированную поверхность. Пройдя через мишень на верхней части поперечного бруска, луч, блеснув на экране диска, показал высоту солнца над горизонтом.

— Как раз солнышко полуденное колесо[22] проходит. Не опоздал, — с удовлетворением отметил кормщик.

Отсчитав градусы и минуты, он быстро спустился в каюту и перевернул песочные часы: ровно полдень.

С помощью таблиц Химков высчитал широту, прикинул проплытое расстояние и отметил на карте положение судна.

По счислению выходило, что Медведь–остров вот–вот должен быть на виду. Иной раз и раньше гора открывалась. «Неужто к востоку так сильно увалило судно? — подумал Химков. — Ну, ладно, поживем — увидим. А сейчас изнутри лодью сведаем».

— Федор, крикнул он, приглядываясь к стоявшим на носу.

Из группы зверобоев вышел Веригин и неторопливой развалистой походкой направился к кормщику.

— Пойдем, Федор, посмотрим, под стланью воды нет ли. Лодья — то новая, может, конопать где выпала. Не подмокло бы что.

Они спустились через большой трюмный люк.

В трюме находилось пока только продовольствие и снаряжение артели — больше тысячи пудов различного груза. Ведь на каждого морехода, на случай зимовки, брали солидный запас: тридцать пудов муки ржаной и ячневой, пять пудов толокна, пять пудов соленого мяса, один пуд масла в кашу, два–три фунта меду на кисель, пять фунтов гороха, пять ушатов кислого молока или творога с сывороткой и бочонок ягоды морошки. А тут еще были бочонки с водой, порожние бочки для моржового жира, дрова, лес для постройки избы и многое другое.