Путь летчика - [65]

Всех поразила эта радиограмма. Человек находится на льдине, которая ежеминутно может разломиться на куски. Но его не волнует собственная участь. Он беспокоится только о нашем полете на полюс.

Вылететь на полюс мы не могли – на Рудольфе была плохая погода. Но будь она хорошей, все равно мы не покинули бы товарищей в беде.

Зная, что льдина не в состоянии принять второй самолет, мы поручили Мошковскому, второму пилоту самолета Алексеева, приготовить грузовые парашюты и наполнить резиновые баллоны бензином. Как только позволит погода, Мошковский и Головин должны были сбросить на льдину горючее.

Пятнадцатого мая прояснилось, и Головин с Мошковским тронулись в путь. Через некоторое время обитатели льдины увидели самолет. Головин шел километров на пятнадцать правее и не видел их. Непосредственной связи у Рубинштейна с Головиным не было, они держали ее через Рудольф.

Мы немедленно сообщили Головину:

«Крузе видит вас, но вы прошли правее. Возьмите градусов 60 влево».

Через несколько минут Рудольф снова радировал Головину:

«…Возьмите 90 градусов влево. Держите курс прямо на юг… Вы над ними».

Только теперь Головин заметил лагерь. Не будь связи по радио, ему вряд ли удалось бы найти товарищей.

Самолет Крузе мал, его очень трудно заметить среди множества разводьев.

Мошковского справедливо считают крупным специалистом по парашютам. Он настолько точно все рассчитал, что три парашюта легли около самого самолета. Сбросив бензин, кайла, лопаты, Головин вернулся обратно.

Через несколько часов Крузе прилетел на Рудольф и сел около зимовки.

Решив закаляться для предстоящей жизни на полюсе, механики отказались от теплого помещения. Они раскинули палатку на аэродроме и поселились в ней.

– Здесь, - уверяли они, – воздух чище, чем на любом курорте, и не так шумно, как на зимовке. А главное, мы всегда около самолета и в любую минуту можем приготовить его к вылету.

Истинном же причиной их переселения было увлечение лыжами. На зимовке лыжным спортом увлекались многие: один Папанин его недолюбливал. Как-то он заметил Ширшова, спускавшегося с купола на лыжах, и тут же категорически запретил ему кататься даже по ровному месту.

– Ничего со мной не случится!-возражал Ширшов. – Что я – не умею ходить на лыжах?

Папанин, видимо, только и ждал этого и сразу же разразился целой тирадой.

– Ты что о себе воображаешь?-кипятился он.-Разве Мазурук хуже тебя ходит на лыжах, а вот лежит с растянутыми связками. Аккуратов тоже неплохо ходит, а я сам видел, как он чуть не разбился о камни.

Еще недавно наши лыжники, когда ветер дул с зимовки на купол, привязывали к стропам парашюта длинную веревку и, ухватившись за нее, со скоростью ветра поднимались на аэродром.

Однажды Папанин набросился и на меня.

– Надо запретить эти цирковые номера, - кричал он, указывая на товарищей, распустивших парашют для катания.-Разве это дело? Их может унести чорт знает куда.

– Это же очень весело, зачем лишать людей большого удовольствия?-сказал я, но в душе вполне согласился с его доводами. В дальнейшем Отто Юльевич категорически запретил этот ненужный и опасный спорт.

На Рудольфе часто менялась не только погода, но и характер снега. Сегодня лыжи скользят прекрасно, с маленького склона летишь так, что не успеваешь тормозить палками. А на другой день едва передвигаешь ноги.

При температуре от трех до шести градусов ниже нуля снег становился рыхлым, и лыжи скользили плохо. Еще хуже они скользили, если выпадал снег. В такие дни лыжники говорили: «Нашим тяжелым машинам не подняться». Когда же солнце пригревало и снег на поверхности немного оседал, а потом ударял мороз в десять-пятнадцать градусов, на лыжах трудно было удержаться.

– Вот бы в такую погоду лететь!-с восхищением говорили тогда наши спортсмены.

Утром семнадцатого мая небо начало проясняться. Не теряя ни минуты, Головин пошел на разведку.

В тот день снег был настолько рыхлым, что пилоту пришлось дважды брать разбег. Нас охватило беспокойство: как же оторвутся сильно нагруженные корабли?

Минут через сорок Головин запросил командование:

«Впереди высокая облачность, лететь выше или возвращаться?»

Пока мы совещались, погода на Рудольфе успела испортиться. Шевелев дал распоряжение немедленно вернуться. «Идем обратно, видим землю», - тотчас радировал Головин.

Мельников выложил посадочное «Т» и приготовил костер.

Прошел час, а Головина нет. Мы принялись запрашивать его о местонахождении самолета. Работу нашего радиста неожиданно прервал радист Головина Стромилов; он просил дать зону, а через две-три минуты попросил пеленг.

«Начинается, - подумал я.-Сбились. Вероятно, они видели не Рудольф, а Белую Землю».

Погода становилась все хуже. Над морем появился туман. Купол закрыло. Мы приготовились к приему самолета внизу, на маленьком аэродроме.

Густая серая облачность опускалась ниже и ниже, точно хотела прижать нас к самой земле.

Прошли четыре долгих часа. Мы с Марком Ивановичем сидели в радиорубке. На запросы Головин не отвечал. Вдруг к нам вбежал Дзердзеевский:

– Летит!

Мы стремглав выскочили из дома.

Со стороны острова Джексона доносился шум мотора. Рассчитывая увидеть самолет, я взобрался по перекладинам на столб метеостанции. Но море закрыто густым туманом, самолета не видно.