Путь Карла Маркса от революционного демократа к коммунисту - [19]

Несколько позже, чтобы сделать мысль более понятной, Маркс выразил ее еще яснее: «Оратору не везёт по части сравнений. Он впадает в поэтическую экзальтацию, когда описывает всемогущество зла. Мы уже слышали, что голос добра, будучи слишком трезвым, бессилен против пения сирен зла. А теперь зло превратилось в греческий огонь („…злое слово подобно греческому огню, которого ничем не остановить…; его действия не поддаются предвидению…“, – говорил оратор от дворянского сословия. – Г.М.), – для истины же оратор не находит никакого образного сравнения. Если бы мы хотели облечь в какое-нибудь сравнение его „трезвые“ слова, то мы должны были бы уподобить истину в лучшем случае кремню, из которого выбиваются тем более яркие искры, чем сильнее по нему ударяют. Прекрасным аргументом для торговцев невольниками служит утверждение, будто ударами хлыста они пробуждают в негре его человеческую природу; превосходное правило для законодателя – объяснять издание репрессивных законов против истины тем обстоятельством, что при них-де истина смелее преследует свою цель. Оратор, по-видимому, только тогда начинает питать уважение к истине, когда она становится первобытно-грубой и для каждого осязаемой. Чем больше плотин вы ставите на пути истине, тем более основательную истину вы и получите! Итак, по-больше плотин!»

Кроме того, и к критике Маркс начал подходить уже практически. О начале этого нового понимания критики говорится в том месте, где он обращается к прошлому, к периоду 1819 – 1830 годов. Он говорил: «Для Германии, пожалуй, было бы выгоднее всего, если бы критике удалось доказать, что этот период никогда не существовал». Но этот способ, конечно, не подходил, и это Марксу, само собой разумеется, также было ясно. Невозможно задним числом заставить историю идти иначе, чем это происходило. Однако выраженная здесь мысль подсказывает нам сделать поворот во времени, чтобы критику, относящуюся к прошедшему и настоящему, принимая во внимание еще не наступившее будущее, превратить в практическую. Позднее Маркс выработал также теорию подобной практической критики, которая заставила бы будущее совершаться иначе, чем это могло быть без нее.

«Рейнская газета» часто вступала в споры с другими газетами, иногда она со всей силой обрушивалась на них, иногда ей самой приходилось отражать атаки и защищаться. Особенно ожесточенным стал спор по поводу изданного в конце декабря 1842 года декрета о запрещении в пределах Пруссии «Leipziger Allgemeine Zeitung». На «Рейнскую газету» посыпалась клевета со стороны трех крупных газет – «Kölnische Zeitung», «Augsburger Allgemeine Zeitung» и «Rhein- und Mosel- Zeitung», – так как она протестовала против запрета прогрессивной среднегерманской газеты. Очевидно, писал тогда Маркс, «для немецких газет должно существовать только французское, английское, турецкое, испанское время, но не должно существовать немецкое время, а только немецкое безвременье. Но разве, – пишет он дальше, – не заслуживают, напротив, похвалы – и именно похвалы с точки зрения государства – те газеты, которые отрывают от заграницы и завоёвывают для отечества всё то внимание, весь тот лихорадочный интерес и всё то драматическое напряжение, которые сопровождают всякий процесс становления и прежде всего процесс становления современной истории! Допустим даже, что эти газеты пробуждают недовольство, озлобление! Но ведь они будят немецкое недовольство, немецкое озлобление, ведь всё же они возвращают государству отвернувшиеся от него умы, хотя бы на первых порах они вернули эти умы возбуждёнными и озлобленными! И возбудили они не только недовольство и озлобление, возбудили они также опасения и надежды, радость и скорбь, они, прежде всего, пробудили живой интерес к государству, сделали государство близким сердцу, родным делом его граждан. Вместо Петербурга, Лондона, Парижа они сделали Берлин, Дрезден, Ганновер центрами политического кругозора немцев, а это является более славным подвигом, чем перенесение мировой столицы из Рима в Византию».

Еще продолжительнее была полемика с «Kölnische Zeitung» в связи с атаками, которые этот листок направил против младогегельянцев. «Kölnische Zeitung» жаловалась на цензоров за то, что они применяли цензуру «слишком слабо». Не ограничивая «свободы научного исследования», необходимо было «строго» различать между тем, «чего требует свобода научного исследования, от которого само христианство может только выиграть, и тем, что лежит за пределами научного исследования». Против этого уравнивания христианства и государства и утверждения, что религия образует основу государства, а также против тезиса о христианском государстве и выступил Маркс: «Не гибель древних религий повлекла за собой гибель древних государств, а, наоборот, гибель древних государств повлекла за собой гибель древних религий». Но в эти проблемы должна вмешаться философия, она «говорит о религиозных и философских предметах иначе, чем говорили об этом вы. Вы говорите об этих предметах, не изучив их; она же говорит о них после их изучения; вы обращаетесь к чувству, она обращается к разуму; вы проклинаете, она учит; вы обещаете небо и весь мир, она не обещает ничего, кроме истины; вы требуете веры в вашу веру, она… требует проверки сомнений…»