Путь к свободе - [7]

Разорвав строй солдат, к офицеру вышел рыжеволосый, с потускневшими, пьяными глазами гусар, тот самый, который угощал Рудольфа вином. Он остановился перед офицером, резким жестом руки сбил свою потертую каску на затылок и с гневом произнес:

— Неужели ты думаешь, что мы стадо баранов? Мы не хотим воевать! Скажи: сколько сегодня умерло солдат в нашем полку? А за что умерли?!

Рыжеволосый гусар шагнул еще ближе к офицеру и, пьяно ударив себя руками в грудь, громко спросил:

— За что вы расстреляли моего брата? За что?

— Взять его! — приказал офицер сопровождавшему унтер-офицеру.

Но не успел тот сделать шага, как солдаты задвигались, окружили рыжеволосого и спрятали его.

Фельдфебель начал угрожать солдатам. Требовал стать «смирно».

— Всыпать Августу! — внятно, весело предложил кто-то из гусар.

Офицер оцепенел. Лицо его побелело, в маленьких голубых глазах мелькал ужас.

— Солдаты, опомнитесь! Вы губите себя и величие Германии!

Громкий смех, возгласы:

— Довольно! Долой офицеров!

— Что же это будет?

— Будет то, что и у русских!

— Долой Гольдштейна!

— Не надо нам чужих земель!

— На родину!

Толпа жителей быстро росла вокруг солдат.

Вдруг в строю взорвался веселый хохот.

— Тащи сюда! Оголяй зад! Секи его!

Фельдфебель Август, окруженный плотным кольцом солдатской толпы, стоял со спущенными до колен штанами и, дико озираясь, просил:

— Смилуйтесь! Служба… дисциплины требует.

— Ложись! Ложись, мерзавец! — гаркнул рыжеволосый гусар, хлестнув его плеткой по обнаженной ноге.

Чьи-то руки охватили фельдфебеля, и он рухнул на землю. По его жирному телу заплясали гусарские плетки.

Рыжеволосый командовал:

— Крепче! Крепче сыпьте!

Фельдфебель стонал, припадая лицом к земле.

Молодой солдат, придерживая его руки, озорно подсмеивался:

— Терпи, Август! Гольдштейн наградит тебя за храбрость!..

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Абдулла Эмир привез Петьку Шумного в Керчь и сдал его немецкому коменданту города. Петьку бросили в камеру-одиночку, которую охраняли белогвардейцы. Через несколько минут в камеру ввалились несколько немцев. Они были удивлены, увидав юношу с красивыми озорными глазами. Темно-русые волосы его были спутаны. Петька задорно, по-мальчишески, спросил:

— Чего рассматриваете?

Немцы пожимали плечами, говорили что-то для него непонятное, смеялись. Они спросили по-русски:

— Большевик?

Петька не ответил.

Немцы вопросительно посмотрели друг на друга, бормоча:

— Контрибуция… Большевик… Буржуй…

Один из караульных рассказал, что заключенный под стражу парнишка — большевик, который забирал у помещиков деньги и продовольствие для города.

Немцы слушали недоверчиво.

Из комендатуры показались белогвардейский офицер и Абдулла Эмир.

Немцы встретили их насмешливыми возгласами:

— Большевик… Большевик… Комиссар…

— Не смейтесь, этот мальчик действительно большевик, — обратился к ним Абдулла. — Он матрос и ездил на тачанках с отрядами красных. Я видел его. Этот негодяй приказал моему управляющему зарезать для них десять племенных ягнят, — он брезгливо ткнул пальцем в Петьку. — Его надо повесить, чертенка.

Немцы загалдели:

— Я… Я… Стрылять… Стрылять…

Петька вздрогнул, лицо его потемнело, ему стало холодно. Он забился в уголок, съежился.

Немцы вышли в коридор.

Петька взглянул на решетчатое окошечко и сквозь слюдяное стекло увидел напротив на красной черепичной крыше кошку и котенка, игравших на солнце. Петька невольно подумал о своей матери, вспомнил небольшой дворик, палисадник перед окнами, глядевшими на море… На золотом песке стоит та самая лодка, на которой отец учил его ходить под парусом в любую погоду, скамеечка во дворе, около развешанных сетей, — он сидел тут голышонком и грелся на солнце…

— В четвертую посадите! — донесся до Петьки чей-то властный голос.

За окном послышалось бормотанье, раздался стук тяжелых сапог. За дверью зазвенели ключи.

«За мной», — подумал Петька.

В камеру втолкнули высокого, широкоплечего мужчину с синими подтеками под глазами. Арестованный ударил кулаком по решетке и громко сказал охрипшим голосом:

— Всех нас не переловите!

— Ставридин! — радостно вскрикнул Петька.

Ставридин повернулся к нему:

— Петька! Жив? Спаслись?

И не успел Петька толком ответить, как очутился в могучих руках Ставридина.

Они поцеловались.

Петька рассказал все, как было, рассказал и о том, как попал сюда.

Ставридин по-отцовски обнял Петьку.

— Не страшно?

— Нет.

— Молодец… Крепись… Когда меня сковырнуло с фелюжки, думал: конец, захлебнусь — и на обед к рыбам. Но я, брат, не из той породы, чтобы в беде руки опускать, плаваю хорошо… Пришлось за волной держаться. Снял барахлишко, связал — и на поясок да к шее его, и плыву. Смотрю — бултыхается какое-то чудище… Бревно. Я к нему, оседлал и плыву, как на дельфине. Раздвинулся туман. Смотрю — берег. Несет меня прямо на скалу. Я тогда — с бревна и материнскими веслами айда к берегу. Только вылез — слышу: «Стой!» Гляжу — два гада. «Ты кто?» — спрашивает один — и штык к животу. «Да ты брось, — говорю, — со своим штыком. Известное дело — рыбак. Кого же больше море глотает? Вот пятеро было, один остался, а ты, безбожник, еще штык в меня суешь?» — «Мы знаем, — отвечает стражник, — какие вы рыбаки! Грудь-то с якорем, а руки с бабами — это что же, рыбацкое? Какой ты рыбак, коли матросом оказываешься!» — «Был, — говорю, — и матросом когда-то». А он свое: «Мы, — говорит, — уже сегодня одного такого рыбака поймали, тоже зубы заговаривал». Повели на кордон, к вахмистру, там бросили мне вот этот халат, а потом и давай меня крутить. «Ты, — говорит вахмистр, — из тех большевиков, которых ночью из баржи выбросили!» — «Каких это?» — интересуюсь я. «Да вот, что с Тамани возим сюда. Таких решили не разгружать, а камень на шею — и в море. Ты лучше говори: сорвался с камня? Лучше будет, если скажешь». — «Да что ты, бог с тобой, я темрюцкий рыбак, погода загнала сюда», — настаиваю я. А он показывает мое удостоверение. «Попался, думаю, не выкинул из кармана». Ну, с этой поры гады и начали. Всю дорогу шпыняли… А потом вот сюда, к немцам, доставили…