Путь к Софии - [171]

***

Леге передал по телеграфу прошение об отставке и также по телеграфу получил сообщение, что отставка его принята и на его место за неимением другого кандидата назначен Морис де Марикюр. Де Марикюр питал большое уважение к бывшему шефу и вопреки настоянию своей жены переехать в свободные комнаты консульства не сделал этого. Тем более что Леге, его мать и мадемуазель д'Аржантон рассчитывали после рождественских праздников выехать в Париж.

Известие о необходимости немедленно покинуть город застало Леге в кабинете. К нему вбежал необычайно взволнованный де Марикюр. Капитан Амир только что вручил ему приказ коменданта.

— Что делать, сударь? Ради бога, посоветуйте, что делать?

Леге не видел необходимости принимать какие-либо решения. Приказ был ясен, ответственность полностью перекладывалась на консулов. После всего, что произошло, ничто уже не могло его удивить.

Что касается его самого, то он готов тотчас же убраться отсюда. Единственное, что связывало его с этим городом, была могила дочери. Но в ней ли еще она? Он был не в состоянии представить себе, что она там, в земле, закоченевшая. Возможно, она уже совсем другая, не она... Он гнал от себя прочь кошмарные мысли. Искал какое-нибудь успокоение, какой-то выход для души, которая задыхалась тут среди воспоминаний и видений прошлого. Но он не находил успокоения.

И вот теперь испуганный Морис допытывается у него, что делать.

Не прошло и нескольких минут, как в консульство прибежали фон Гирш и фон Вальдхарт — они получили приказ первыми. Австрийский консул выглядел скорее растерянным, чем испуганным, барон Гирш — человек другого характера — задыхался от гнева.

— Это беззаконие! — кричал он. — Грубое, беспрецедентное нарушение международного права! Господа! Господин Леге! Господин де Марикюр! Мы должны найти выход... Я привел вам моего фон Вальдхарта... Послал за маркизом...

— Должны! — сказал Леге.

В эту минуту он вспомнил, как стоял тогда, в метель, перед домом и ждал. Выход? Есть ли выход? А потом появился фаэтон... Неужели и сейчас есть такой выход? Конец. Конец всему.

— Господа... фон Вальдхарт, вы должны меня поддержать... Особенно вы, фон Вальдхарт. Я ваш подданный! — трясся от волнения барон Гирш. — Тут поставлены на карту мои интересы, а вы со своими аргументами, политикой...

— Лично я на вашей стороне... Но говорю вам, наше правительство...

— Оставьте ваше правительство! — с нетерпеливым жестом бросил банкир. Его широкие черные брови мрачно нависли над крупным носом, он был похож на попавшего в ловушку старого орла. — Хватит уж этих правительств! — продолжал кричать он. — Господа, я апеллирую к вам, обратитесь по телеграфу к вашим послам... Я пошлю телеграмму великому визирю!

— Да они просто не примут наших телеграмм или же не отправят их, — сказал де Марикюр.

— Но вы, господин Леге, согласны со мной, что необходимо что-то предпринять? Думайте, господа! Де Марикюр! Фон Вальдхарт, вы обязаны мне... — он не договорил, чем обязан ему австрийский консул, и поглядел на часы. — Десять минут третьего! Десять минут третьего, понимаете ли вы, что это означает — десять минут третьего?

— Я слышал, что комендатура предоставит нам повозки, хороших лошадей...

— Да перестаньте вы с вашими глупостями, Вальдхарт! Ну скажите ради бога, могут мне помочь ваши пять-шесть повозок, когда у меня здесь всяких материалов на сотни и сотни повозок! И вообще предупреждаю вас! Я буду жаловаться лично графу Андраши... Такой роковой для меня момент, а вы? Чем вы помогаете мне? Вы представляете себе... А вот и Позитано. Вас нашел мой человек, маркиз?

— Никто меня не находил. Я пришел сам. Но вы, кажется, уже все знаете?

— Катастрофа, маркиз! Я говорил с вашими коллегами...

— Я называю это садизмом! — прервал его Позитано, торопливо пожимая всем руки.

— Да, да, мой друг, это садизм, — ответил Леге.

«Я это хорошо знаю. Испытал на себе, — продолжал он мысленно, — раньше я воспринимал все это умозрительно, а теперь я понял... Это не люди. Это скоты».

— Беда в том, что их соображения носят чисто военный характер, — заметил фон Вальдхарт. — Если склады попадут в руки русских...

— Меня мало интересуют их склады! — злился еще больше фон Гирш. — И, наконец, неужели вы не понимаете, Вальдхарт, что вам надлежит прежде думать о моих складах, а не о их! Оборудование! Инструмент! Шпалы! Все, все! И зачем только я загубил в этом захолустном городишке два месяца своего дорогого времени, а? Чтобы сохранить все это имущество от русских. Чтобы вести на сей счет разные переговоры, ссылаясь на определенные оговорки относительно концессий. А теперь? Сами турки сожгут их теперь! Надо ли вам говорить, господа, во что выльются мои убытки?!

— Нет, — сказал Позитано.

— В самом деле, не надо, — сказал и Леге.

Все, что говорил Гирш — его интересы, расчеты и концессии — казалось ему теперь просто кощунством, оскверняло смысл происходящей человеческой трагедии. Он опять увидел мир, разделенным на тьму и свет, и тьма угрожала поглотить все.

— У человека должна быть совесть! — сказал он, глядя не на них, а в тот угол кабинета, где любила сидеть с книжкой Сесиль.