Путь к сердцу. Баал - [92]
– Уберите эту гадость! Выключите! И изымите эти чертовы диски, пока люди… пока Микаэлла Дроновна… Что же будет? Что же?…
Рустама Григорьевна подбежала к окну, посмотрела вниз, на площадь, и увидела то, чего боялась увидеть больше всего – задранные вверх головы, удивленные выражения лиц, перешептывания, бушующую, как штормовое море, перед зданием толпу.
– Черт, черт, черт… Кто ей сказал? ИЗЫМИТЕ ЭТИ ДИСКИ! Срочно!
Охранницы кивнули и заторопились из кабинета.
– И подготовьте для людей объяснительную речь! Правдоподобную, успокаивающую!
На этот раз кивнули секретари.
– У вас на все есть один час!
И Рустама Григорьена нарушила правило – закурила прямо в кабинете при закрытых окнах. А открывать побоялась.
– Мне повезло не просто остаться в живых, но и найти свою любовь…
В три пятнадцать, сидя дома в полном одиночестве, безымянный диск смотрела Ташка. Смотрела и не могла глазам своим поверить – с экрана смотрела живая и здоровая Алька. А ведь они ее похоронили, попрощались с ней, Ванесса Терентьевна, помнится, много плакала, когда не дождалась дочь назад.
– Вы думаете, мой мужчина «дикий»? А вот и нет. Невероятно образованный, интеллигентный, умный, с прекрасным характером. А так же справедливый, сильный, способный защитить. Красивый, наконец, не правда ли?
– Вот это да-а-а-а!
Когда в кадре показался герой Алькиного рассказа, челюсть Талии брякнулась об пол – с экрана, улыбаясь и обнимая Альку, смотрел настоящий Воин – огромный, как скала, накачанный, длинноволосый, действительно выглядящий, как «дикий».
– Умный? Интеллигентный? – кого-кого, а после такого описания Ташка ожидала увидеть в кадре очкастого ботаника с понурыми плечами и глазами в пол, а вовсе не писаного красавца со звериным взглядом и манящей полуулыбкой. – Алька, ты где такого взяла! Вот это секси! А там еще такие есть? Алька, Аленька, ну скажи, куда за такими идти?! ТЫ ГДЕ ЕГО ОТЫСКАЛА?!
Ташка подпрыгивала на диване; пустая комната молчала.
А счастливая Алеста улыбалась с экрана.
– Мам, это же Алька… наша Алька…
Хельга плакала. Слезы текли из-под очков в квадратной оправе; рядом, застывшая как изваяние стояла побледневшая мать – ее подбородок дрожал.
– Специально для родных: это ваша внучка – Лаура. И родилась она не от Деи, а от мужчины – да-да, того самого, которого вы только что видели в кадре, – самого лучшего папы в мире. Да, Лаура? У нас самый лучший папа в мире, скажи?
Пухлощекая девочка поняла руку и радостно агукнула; по щекам Ванессы Терентьевны текли теплые ручейки – ее внучка. Ее живая и родненькая внучка – личико розовое, глаза чернющие, волосики кудрявые… Лаура.
Ей ведь даже не придется накручиваться.
Позади Хельги и Ванессы Терентьевны стояла Клавдия, смотрела на экран, слушала, тихонько утирала кухонным фартуком слезы – она только что забыла про пироги в печи.
– Надо же, Алька наша…
– Мы просто не умеем любить и скрываем это. Мы думаем, что, ограничив свою Любовь тридцатью минутами в день, мы возьмем противоположный пол под контроль, но это не так. Давайте просто признаем – МЫ БОИМСЯ любить. Боимся быть женственными, мягкими, боимся сделаться зависимыми от собственных чувств, боимся раскрываться и кому-либо довериться. Как вы думаете, кто в этом случае остается в проигрыше? Мы сами. Посмотрите на моего мужа, посмотрите на него внимательно – он выглядит забитым? Выглядит принужденным к чему-либо? Покорным? А я люблю его все время, постоянно, я никогда не ограничивала идущий от меня к нему поток любви. Почему? Потому что верила, что любовь неспособна причинить кому-то вред. Какие еще вам нужны доказательства?
Вошел в комнату и остановился позади Клавдии и Антон Львович. До того он слушал знакомый голос из коридора – боялся, что выгонят, если войдет без приглашения, а теперь не удержался – хотел взглянуть на лицо дочери и внучки. Хотя бы раз, хотя бы одним глазком; его руки дрожали.
– А если бы нас любили по тридцать минут в день? Хорошо нам было бы? Задумайтесь об этом! А еще о том, почему от нас прячут истинную историю и те книги, что хранятся в специальных секциях библиотек. Зачем мы позволяем жечь на площадях наше истинное прошлое, наши корни, то, чем являлись до того? И пусть, если в этих книгах описаны ошибки предыдущих поколений, мы будем учиться на них, а не позволять верхам обворовывать нас в знаниях…
Ванесса Терентьевна не могла оторвать взгляда ни от живой дочери, ни от маленькой и совершенно чудесной на вид внучки. Девочка… Надо же, девочка. От мужчины…
– Поверьте, если следующим у нас родится мальчик, я никогда не отдам его на воспитание в специализированные лагеря – какой в том смысл? Сделать из него еще одного покорного и безликого члена Женской Общины? Да чем мы сами стали в этой Общине? Кем?
– Алька-Алька… – беззлобно качала головой Хельга. – Что же ты наделала? Что теперь будет?
В этот момент Лиллен притих. Лиллен смотрел странное и небывало смелое послание девчонки, которая сумела выжить после Равнин. И, значит, после Равнин тоже есть жизнь – совсем другая жизнь, другие законы, правила, места – люди смотрели, впитывали, качали головами, охали. Верили и не верили. Кто-то злился, кто-то радовался, кто-то негодовал, кто-то ругал правительство, кто-то матерился на Альку – по привычному укладу пошли волны, невидимая рябь.
