Путь к посвящению и совершенствование человека - [6]

Этот путь, пожалуй, наиболее близок мне, потому что на этом пути я искала сама и именно на нем я нашла. А личный опыт и путь, который прошел сам, остаются всегда наиболее реальным и близким для данного лица и его всегда легче всего объяснить другим.

В прежние годы я часто бывала в трущобах этого огромного города в тот час, когда закрывались питейные дома, выбрасывая на улицу потоки пьяного, несчастного люда, когда мужчины буйствовали, дрались и бранились, а женщины, перепившиеся и жалкие прижимали к груди младенцев, уже отравленных алкоголем.

Я сходила в тот ад, где выжимается жизнь из рабочих, где несчастные мужчины и еще более несчастные женщины силятся заработать право медленно умирать с голоду — ибо нельзя же называть их существование жизнью. Я слышала из уст мужчин слова, являющиеся печальным объяснением того, почему заработок женщин ниже заработка мужчин; в ответ на возражение: “Мы не можем жить на такое жалование”, им указывали на последнее средство, которого никто не может лишить женщину, — на возможность продать себя ради куска хлеба. Я в дождь и грязь ходила на собрания омнибусных и трамвайных кондукторов, происходившие в полночь в единственный час, когда они имели возможность собираться, чтобы поговорить о том, как им увеличить свое скудное жалование. В это пробудило столь острое сознание людского страдания, столь страстное желание найти способ уврачевания его и, наконец, такое отчаяние в успешности человеческих усилий сделать этих несчастных, искалеченных своим жалким существованием людей способными к более нормальной общественной жизни, что во мне возникло напряженное искание какого-нибудь пути к спасению.

Итак, человек может пойти по тому или другому пути, и верно было сказано в одном восточном писании: “По какому бы пути человек ни приблизился ко Мне, на том пути приветствую Я его, потому что все пути Мои”.

Современные поэты, в особенности поэты последней четверти девятнадцатого столетия, отражают в своих произведениях разнообразные настроения людей, старающихся каким-нибудь образом облегчить людское горе. Мы видим бодрый и мужественный оптимизм Роберта Броунинга, певшего, что ”Бог на небе, и потому все прекрасно на земле”, забывая, что нужно найти Бога не столько на небе, сколько найти его в аду человеческих страданий, найти его в себе, видеть Бога везде и во всем.

Еврейский псалмопевец берет более верную ноту, говоря: “Взойду ли на небо — Ты там; сойду ли в преисподнюю — и там Ты”. Но перекладывание всей ответственности на Бога может породить нерадение и в таком случае повести ко злу. С другой стороны, не следует забывать, что есть тысячи хороших, преданных и искренних людей, например, в Армии Спасения и во многих других человеколюбивых организациях, которые черпают свое вдохновение в этом миросозерцании. Нельзя иногда не изумляться величию веры, изливающейся, по-видимому, вопреки всякой логике из непобедимых глубин духа в человеческое сердце, способное верить и трудиться, невзирая на все препятствия, способное верить в существование Бога любви, тогда как мир несет в себе столь многообразные свидетельства, как бы опровергающие эту веру.

Затем есть еще класс людей, не разделяющий взгляда, именуемого мною бодрым и мужественным оптимизмом; они усвоили себе более мягкое воззрение, выраженное Теннисоном в его знаменитом “In Memoriam”, воззрение, которое питает надежду вопреки всему и примиряется с неведением, как с неизбежной участью человека.

Но не все могут довольствоваться подобным упованием; не все могут успокоиться, сказав себе: “Мы не можем знать”, и в тех более бурных натурах, к которым принадлежала я, страдания мирские вызывали страстный и горький протест.

Некоторые натуры, потеряв надежду на помощь извне, сами начинают изыскивать средства для улучшения положения и говорят с отчаянием, хотя может быть и не совсем безнадежно: “Нет иного Бога, о, Сын, если сам ты не Бог”. Такие натуры чувствуют красоту слова Уильяма Клифорда: “Неужели сказано: “Будем есть и пить, потому что завтра мы умрем”? Нет, лучше возьмемся за руки и будем работать, потому что сегодня мы все будем жить”. Такое настроение вдохновляет на искание, подвигает и на усилие. Умственные мускулы напрягаются для борьбы для конечной победы.

Те, кто, идя по тому или другому из этих путей, достиг точки, когда чувствуешь, что нужно или узнать, или погибнуть, что необходимо обрести совершенный идеал или утратить всякую охоту жить, что нужно найти радикальное лекарство, а не только паллиатив для людского страдания, эти люди дожили до того момента, когда на их пути станет неминуемо то, что побудит их сознательно искать Учителя, хотя бы это было нечто совсем незначительное, но оно тем не менее укажет им, как приняться за поиски. Иногда это может быть книга, взятая на столе у приятеля в ожидании его возвращения, такая книга, как “Оккультный мир” Синнетта или какое-либо иное из теософических сочинений, столь широко распространенных в настоящее время. Взяв ее, они начинают ее рассеянно перелистывать и, напав на какое-нибудь место, которое остановит из внимание, они читают дальше, а затем принимаются серьезно изучать; иногда это лекция, на которую человек зашел случайно, чтобы скоротать свободный час, иногда картина, подобная произведениям великого художника Уаттса; иногда, если не приходится ни наткнуться на такую книгу, ни прослушать лекцию, ни побеседовать с друзьями об этих великих вопросах, мгновение это может прийти, как оно пришло ко мне самой, не через книгу, или картину, или лекцию, а через голос, который прозвучал во мне и вместе с тем вне меня, который так очевидно был не моим, что я невольно ответила громко, словно я говорила с другим человеком. Я сидела в одной комнате в Сити среди странной тишины, наступающей в этой части города, когда человеческая волна уже отхлынула и когда получается то полное одиночество, которое можно испытать только в многолюдном Сити в тихие вечерние часы. И в том голосе звучало нечто, показавшееся мне строгим, настойчивым, твердым, требовательным: “Готова ли ты всем пожертвовать для того, чтобы познать истину?” И я просто и без замедления ответила: “Несомненно, я этого только жажду”. Но голос продолжал настойчиво: “Нет ли чего-нибудь, что ты удерживаешь? Всем ли ты пожертвуешь?” — и опять я ответила: “Нет ничего, чем бы я не пожертвовала. Лишь бы мне только знать”. Туту голос изменился, стал музыкальным, проникнутым кротким и ласковым состраданием: “Скоро, очень скоро появится свет”. Затем снова наступила тишина, и я с недоумением спрашивала себя, что случилось. Через две недели после этого странного происшествия мистер Стэд, тогдашний издатель “Pall Mall Gazette”, дал мне для рецензии “Тайную доктрину” Е.П. Блаватской, так как она была не по силам молодым людям, занимающимся у него в редакции. Я взяла оба больших тома домой, принялась их читать и читала, читала до тех пор, пока действительно свет не засиял и я не узнала того, что тщетно искала в течение многих-многих лет. Это было двадцать три года тому назад, и с того часа до нынешнего дня свет беспрерывно изливался сперва на путь искания, а затем на путь обретения: ибо одинаково незыблем в двадцатом столетии, как был незыблем и в первом столетии и за тысячи лет, обет, данный Учителем: