Путь к Имени, или Мальвина-Евфросиния - [7]

На выразительных лицах вошедших был написан один и тот же тревожный вопрос; что, как больной? Стоящие возле постели обменялись с ними взглядами, кивнули на стены, по которым ползли мучившие больного кошмары. Никто не сказал ни слова, но те и другие как будто говорили друг с другом. Всем было ясно, что больной плох, однако не все еще потеряно — можно надеяться, отрава и на этот раз сгорит в очистительном кипении его крови. В организме больного еще есть здоровые, незараженные клетки, с которых должно начаться выздоровление. Так бывало и прежде: они начинали бурно действовать и спасали весь организм. Главная же опасность заключалась в том, что на пике болезненного процесса здоровые клетки тоже подвергаются риску заражения. И если в какой-то момент все они, вплоть до последней, окажутся отравлены — тогда конец всему...

Вошедшие это знали. Легкими шагами, чуть шурша длинными одеждами, они стали один за другим подходить к больному. Соболезнующий старец в черной рясе, за которую зацепилась сосновая стружка, долго стоял возле постели, а потом положил на пылающий лоб больного свою невесомую, как засохший осенний лист, руку. Больной стал дышать ровнее и простонал что-то невнятное, но выражающее удовлетворенность — как страждущий ребенок, которого приласкал тот, кого он любит. Потом подходили другие: мужчины и женщины, в княжеских и в бедных одеждах, а то и просто в белых рубахах, на которых переливалась светящаяся кровь. Худая стремительная женщина в красной кофте и зеленой юбке погладила больного по щеке, а другой щеки коснулась маленькая старушка с сияющим радостью лицом, но плотно закрытыми глазами. Очевидно, она была слепа. Потом к больному подошел очень высокий человек в древнерусской кольчуге и шлеме, похожий сложением на политика Луковенко; точнее, это Луковенко был похож на него, потому что воин, судя по всему, жил во времена Святой Руси. Он взял безвольную руку больного и положил ее на свой меч, прикрепленный к поясу. Через несколько секунд рука уже не висела как плеть, а слегка сжалась на рукояти, словно почувствовав в себе какую-то силу. И еще один из пришедших, тоже древнерусский воин, взял другую руку больного. За его плечом неслышно встала женщина в княжеской одежде — она двинулась вслед воину, как могла двинуться жена за любимым мужем. И тут же кто-то сказал то ли больному, то ли девушке, видящей все это во сне: «Пора вставать!» И девушка открыла глаза.

3

Я проснулась с таким чувством, словно мне предстоит что-то сделать, как-то измениться. Наверное, пришла пора заканчивать с тем подвешенным состоянием, которое длилось у меня ни много ни мало восемь лет. И снилось мне что-то важное, хотя суть сна забылась — я только помнила, что все ждали решения какого-то важного вопроса, и сама я тоже за это переживала. Можно было бы еще заснуть ненадолго, чтобы узнать, чем кончилось. Но кто-то — наверное, мама — сказал надо мной, что пора вставать.

Впрочем, это была не мама, она сама еще спала крепким предрассветным сном. До звонка будильника оставался целый час, но я не чувствовала себя недоспавшей. Наоборот, во мне словно плескалась какая-то бодрость, собранность, как у человека, который принял решение. Хватит уже висеть между небом и землей, пришло время ощутить под ногами твердую почву.

Я решила начать свой дворницкий труд пораньше, а потом пойти к Вальке, чтобы пустила меня на часок-другой за компьютер, который ей привезли недавно от фирмы, доставили прямо на дом. Наверное, для работы, хотя в Валькином характере скорее играть во всякие там «стрелялки». А мне надо было зайти в интернет, посмотреть что-нибудь по модельерской части. Училище, где готовят модельеров, или... нет, я еще не достаточно воспрянула духом, чтобы подать заявку на очередной конкурс авторской одежды, но уже приготовилась стряхнуть с себя зимнюю медвежью спячку. Пора вставать.

Дверь мне открыла Валькина бабушка, которую я знала с тех пор, как начала сознавать самые простые вещи: двор, песочница, формочки, другие дети. А вокруг песочницы — скамейки, на которых сидят и разговаривают наши мамы и бабушки. Одна толстая старушка кричит на Вальку громким и хриплым голосом: «А ну выплюнь песок!» — но Валька ее почему-то вовсе не боится. Со временем все мы, девчонки нашего двора, узнали, что баба Тося хоть и шумная, но добрая. В четвертом классе ее приглашали к нам в школу рассказывать о Великой Отечественной войне. Оказалось, она была в то время зенитчицей. Но складно говорить у нее не получалось: она все вздыхала, крякала да потирала свой мясистый нос. Учительнице пришлось вытягивать из нее каждое слово.

— Входи, — сказала баба Тося все тем же знакомым мне хриплым голосом, каким когда-то кричала «Выплюнь песок». Разве что потише, потому что теперь ей было уже хорошо за восемьдесят. И пахло от нее каким-то лекарством, а еще горьковатым запахом старческого тела, отжившего свое. Но чистого — значит, Валька и ее мать часто купали бабушку, меняли ей белье. Это был добрый знак, что Валька еще не совсем спилась.

— Здравствуйте, баба Тося. Валентина дома?

— Дома, — кивнула она, — только спит сейчас твоя Валентина. Да ты зайди, посиди.